Мою заминку выдает все. То, что рука зависла над дверной ручкой, и то, что смотрю на него не моргая.

Он ждет моего ответа с ненавязчивым вопросом на лице, но глаза по-прежнему буравят мои, считывая реакцию.

На секунду меня обступают сомнения.

Это оливковая ветвь? Ее он предлагает?

Мы могли бы… остаться друзьями?

Ведь мы не враги.

Просто поужинать. В этом нет ничего ужасного.

Я медлю и медлю с ответом, затягивая паузу, и вижу, как дергается мускул на щеке Влада, внося крошечный диссонанс в спокойствие, которым он так щедро делится со мной сегодня.

— Сегодня я ужинаю с Егором, — отвечаю, откашлявшись.

— Мы можем поужинать после твоего ужина с Егором, — невозмутимо предлагает Градский.

— После ужина с Егором я планирую отправиться к нему домой, — сообщаю, расставляя все точки над i.

Он чешет языком зубы, сопровождая мой ответ недолгим молчанием.

— Я много чего пропустил, да?

— Ничего для тебя важного. До встречи. — Развернувшись на каблуках, открываю дверь, чувствуя, как предательски дрожат руки.

5. Глава 5

— Мама, смотри! — голос Софийки звонким писком долетает до нас с матерью. — Вот как я могу!

Она отталкивается ногой в голубой сандалии от парковой дорожки и пристраивает ее на доске самоката, катится вперед на пару метров, после поворачивает самокат, так, что юбка ее белого сарафана взлетает, и кренится вбок вместе с ним. Тут же спрыгивает с самоката и, широко распахнув глаза, ждет наших с мамой восторгов.

— Осторожно! — Мама прижимает к груди руки и сетует, повернувшись ко мне: — Это не опасно?

— Нет. Так она учится лучше чувствовать свое тело и координацию, — объясняю, продолжая следить за дочерью, находящейся в десяти метрах от нас.

Здесь слишком много детей, но у моего ребенка ярко-красная панамка на тот случай, если я вдруг упущу ее из вида. Это мой пунктик. Я всегда боюсь потерять ее из вида…

Крутясь на месте, дочь борется с рулем и разворачивает самокат в обратную сторону. Перебирая ножками, запрыгивает на него, и едет к нам, сосредоточенно выпятив губу. Ее кудряшки из-под панамки развеваются в разные стороны, а глаза цвета сухого асфальта блестят смехом и весельем.

Этот парк расположен недалеко от нашего дома, и летом в жару мы здесь частые гости. Здесь густая посадка деревьев, кроны защищают от солнца и иногда от дождя. Софи успела завести здесь несколько друзей, с некоторыми моя мама обменялась телефонами, чтобы у них были совместные прогулки.

— Мне не нравится эта забава… — негодует мама. — Она и без этой штуки обо все спотыкается…

— Именно поэтому ей и нужна эта штука, — внушаю я.

Софи аккуратно кладет самокат на землю и, разбежавшись, летит навстречу, врезается в мамины ноги, обнимая ее колени.

— Ба! — выдыхает. — Я так тебя люблю…

Моя дочь любит всех. Из множества выученных за четыре года жизни слов «я тебя люблю» у нее самые любимые и самые частые.

С лицом моей матери происходят невообразимые превращения. Сначала блаженная улыбка, потом нежность, потом мама поджимает губы, будто собирается расплакаться…

— Ох, мой ангел… — Склонившись, она целует макушку Софии, приобнимая ее малюсенькие плечики. — Бабушка тебя тоже очень любит…

— До луны и обратно?

— До луны и обратно, много-много раз.

— Я хочу посмотреть белочек… — объявляет дочь, требовательно дергая бабушку за юбку.

— Сейчас маму проводим и пойдем смотреть белочек…

— Мамочка, ты опять уезжаешь? — Поднимает на меня еще секунду назад веселое лицо.

Теперь на нем печаль, и я вздыхаю.

— Мы же с тобой об этом сегодня говорили. — Поправляю ее панамку. — Сегодня вторник, помнишь?

— Да… — Ковыряет пальчиком застежку на сумке своей бабушки.