На Грозный с севера шла тяжелая техника.

Боевики потрепали части Внутренних войск, милицию и ополченцев: в первых числах января штурм города, превращенного в крепость, был приостановлен, так как, по мнению командования, «потери объединенной группировки неоправданно возросли».

После вынужденного затишья 17 января 2000 года по Грозному выпустили первую тысячу тонн снарядов; штурмовые армейские группы, прикрытые с флангов огнем артиллерии и снайперскими парами, вновь начали наступление на позиции боевиков.

В Старых Промыслах на Катаяме, грозненском «Шанхае», что с картой, что на месте по ориентирам, заплутать плевое дело. Стемнело быстро. Зимние вечера за хребтом коротки, ночи долги и тревожны.

– Савва, я говорил, – шепчет Иван, – вечно тебя, чурбана, послушаю, «туда, туда!».

Звонкий собачий брех, заставил Ивана пригнуться еще ниже; он распластался вдоль забора, бесконечно тянущегося в конец улицы. Ночью не только кошки, но и заборы серы. Во дворах тихо, безжизненно. Иногда затявкает псина, брошенная хозяевами, кинется с той стороны, хрипом зайдется. Савва одну пристрелил из пистолета. Хлопок – визг на всю округу. Иван за кучу песка так и рухнул. Савва доволен. Иван ему – чурка узкоглазая! Смеется калмык. Хладнокровный, одно слово.

– И есть ты дубина.

– Э, брат, ти злой как собак! – коверкает Савва русское произношение.

Савва через «ночник» оглядывается вокруг себя. С Саввой воевать спокойно, потому что задница твоя будет прикрыта, если Савва взялся ее прикрывать. Так и сейчас: на левом фланге Савва, на правом Иван. Оглядываются, тысячу раз оглядываются: один неверный шаг – и все – смерть – мина или пуля.

– Глянь-ка, чего там. – Иван указывает рукой туда, где в рыжих всполохах вырисовался силуэт бэтера, выдохнул облегченно. – Наши!

Закопченный лейтенант Ивану понравился сразу, хотя, конечно, он не девка, чтобы нравиться. Летеха пехотный и есть: на щеках щетина окопная, шапка-таблетка несуразная на голове, кирзачи в колено. Но бравый летеха – растоптался на войне, наверное, еще с Дагестана топает, и все на переднем крае, передке.

У кострища человек десять солдат такие же закопченные. Намерзлись – тянут черные пальцы к пламени, того и гляди, опалит: задубела кожа – дымком не согреешь – так и суют прямо в огонь.

– Мы вас еще днем ждали. Ротный сказал, что снайперов нам придадут.

Лейтенант говорит, словно торопится куда, рукой трет шею. Бинт у него вокруг шеи. Шея длинная, подбородок над ней торчком вперед.

– А… это? – заметил лейтенант Иванов взгляд. – Сегодня «вованы» наступали. Не-е, «вованы» не вояки, менты и есть. Жаль пацанов. Шли на тот дом, – он махнул неопределенно, – прикинь, за бэтером в колонну по двое. От снайпера прятались. А по ним из миномета ка-ак ебнули. Две мины – двенадцать трупов. Ранены-ых! Мы вытаскивали. Меня и ебнуло осколком.

Он снова потер шею.

У костра потеснились.

Иван присел на снарядный ящик, упер приклад в ботинок, тот самый «натовский». Ствол на плечо. Потянуло с боков знакомой солдатинкой: прокисшими портянками, давно не мытыми телами, горелым порохом. У войны свой запах, специфический.

– Чего по ночи? А если б пароль сменили? У нас часто бывает.

– Заплутали, – сдержанно ответил Иван, скосился на Савву.

Савва папироску достал. Запахло коноплей. Едко – как с осенних жженых листьев. Бушлаты у костра заворочались, глаза загорелись жадно.

– А то б шмальнули, угробили вас. Мои деваху местную притащили. Плечо – синяк, и дырка в руке. Она, типа, ее ранило шальной пулей. Беженка, типа! Прикинь, – лейтенант вдруг подобрался весь. – Но я глумиться не дал, сам застрелил.