Я боязливо покосился на окно кабинета кадровика:

– Пётр Великий бдит!

– А, – пустое! Я сегодня все работы сдал на подпись, и теперь в свободном плаванье.

Пить с утра, и в такой момент мне действительно не хотелось. Я для убедительности сослался на свой хронический холецистит.

– Ну, болей дальше! – «Демьяныч» с неохотой спрятал бутылку снова в портфель. – Гнилое место! – указал он на фасад института. – Ты здесь и месяца не протянешь, головоломки и ребусы отгадывать. Не твоё это дело! Вон через дорогу ПТУ там у меня директор знакомый. Пойдём!

«Попробовать что ли? Может, из меня тоже педагог получится… Заманчиво всё-таки! Чем чёрт не шутит, пока бог спит…» – соображал я, почёсывая затылок.

– Пойдём! Там, я знаю, преподаватель спецтехнологии требуется, – нехотя поднялся мой высокоумный и уникальный чукча со скамейки. Было видно, что ему не хочется покидать насиженное место. Но, чукча сказал – чукча сделал!

Через пару минут я со своим другом уже стоял в директорском кабинете. Там шли какие-то разборки. У стола корячился, как в схватке живота, косматый, с грязными патлами до плеч, великовозрастный балбес, а рядом, придерживая его за рукав, оправдываясь, что-то тараторила сидящему за столом директору, моложавая женщина. У директора, мужчины свирепого вида, нервно поигрывали крутые желваки на скулах.

Неожиданно, не обращая на нас внимания, он вскочил из-за стола, огромной горстью схватил балбеса за пакли, сшиб его наземь, и широким, на толстой подошве ботинком, прижал грязные войлочные космы к полу. Голова несчастного, как перед палачом, с услужливо вытянутой, ещё мальчишеской шеей и вывернутыми белками глаз, покорно утупилась в ботинок.

– Нож! – не обращаясь ни к кому конкретно, прорычал мучитель.

Мой напарник спокойно взял со стола полуметровый тесак с наборной рукоятью и подал в широкую ладонь свирепого садиста.

Мне почему-то сразу же расхотелось работать педагогом. Нехорошо захолодело под ложечкой, густо по спине побежали мурашки, и, под хлёстанный инстинктом самосохранения, я кинулся к двери – бежать! Непременно бежать! Но тут гениальный чукча быстро перехватил меня поперёк туловища:

– Куда?

Я с ужасом уставился на жуткую картину.

Директор, ловко перекинув нож в правую руку, нагнулся над жертвой. Быстрый взмах тесаком, и вот уже у мучителя в горсти оказались вяло поникшие космы доморощенного блатняка. Он сразу как-то ослаб, потерял цвет и по-детски, шмыгая носом, расплакался.

– Держи на память! – Главный педагог училища отбросил тесак на стол и сунул ржавые космы за пазуху несчастного. – Иди на урок! И, чтоб ты мне больше на глаза не попадался! Иди! Вот работёнка, мать её! С тесаком на урок пришёл, – кивнул вслед ушедшему. Потом к нам: – Привет-привет! – жмёт руку Алитету. Молча подержал и мою руку. – Нина Александровна! – крикнул в дверь. – Накрой нам стол! Война войной, а обед – вовремя! Ко мне – никого!

Я с удивлением смотрел, как хозяин кабинета молча подошёл к неказистому, сбитому из древесно-стружечной плиты шкафу, где пылилась с выцветшей от времени обложкой руководящая методическая литература, ловко повернул шкаф, и мы оказались в тесноватой, но уютной со всех сторон комнате, правда, без окон, – вероятно, от постороннего глаза. Весь передний угол занимал высокий белый холодильник. На маленьком приземистом столике, покрытом зелёной шёлковой скатёркой, в стеклянных вазочках солдатскими треугольными конвертами торчали накрахмаленные салфетки. Точь-в-точь, как в ресторане. От уличной жары спасал урчащий за узорчатой решёткой ласковым котёнком небольшой вделанный в глухую стену кондиционер.