– Денек? – Мустафа поднял брови домиком, вид у него сделался таким, будто он слушал сейчас самого себя, пытался понять, что происходит у него внутри. – Денек даю, – произнес он разрешающе, – но не более.

Назавтра Мустафа снова появился в стрелковом полку.

– Выкладывай, что разузнал? – потребовал он у земляка.

– За стопроцентную точность ручаться не могу, но на пятьдесят процентов уверен – это они.

– Кто они?

– Есть у нас одна тройка… – земляк усмехнулся недобро, – нападающих. За главного у них сержант Крылов. Видишь, какая знатная у него фамилия? Как у великого баснописца. Но в отличие от баснописца оторва он распоследняя и компанию себе подобрал такую же – из оторв и, извиняй, подонков. Пробы на них ставить негде. В ту ночь, когда грохнули сапера, они примчались в хозвзвод заведенные, бледные и из горлышка выдули по бутылке шнапса. Без закуски.

– Не верю, чтобы в хозвзводе не нашлось закуски.

– Верь не верь, но это было так.

– Значит, фамилия у него, говоришь, знатная? Как у баснописца?

– Да. Крылов.

– Главное – не ошибиться, – Мустафа еще с давних, зэковских времен был знаком с неким воровским кодексом чести, одним из принципов которого был именно этот – не ошибаться. – Крылов, значитца, его фамилия?

– Крылов, – вновь подтвердил земляк.

– Ладно, зарисовал я эту фамилию. – Мустафа поправил висящий за спиной автомат, прощально хлопнул земляка по плечу и неожиданно спросил: – Кумыс давно в последний раз пил?

– У-у-у. – Земляк взвыл, будто паровоз, на который пикировал фашистский самолет. – Очень давно. Дома это было, еще до фронта.

Мустафа вздохнул.

– А я последний раз пил кумыс аж в тридцать восьмом году. – Губы у него сморщились горестно, глаза сделались узкими и влажными, было понятно, о чем он думает – о местах, в которых родился и жил когда-то… Остались они в прошлом, в некоем тумане времени, где ничего не видно – ни людей, ни лиц. Только сердце бьется оглашенно, очень часто и громко, норовит выскочить наружу. Интересно, как там, на родине, живут люди? И живут ли?

Горшков раскрутил «баснописца» – на руках у капитана имелась гильза от «ТТ», из которого стреляли. Эту темную латунную «мензурку» ему передала семья изнасилованной немки, – гильза эта побывала в стволе «ТТ», висевшего на поясе у сержанта Крылова… Это первое.

И второе – из тела лейтенанта Кнорре была извлечена пуля. А всякая пуля – это фамильный росчерк оружия, из которого она была выпущена. Из пистолета сержанта сделали несколько контрольных выстрелов, собрали пули и сравнили их с тупой долькой, изъятой из тела сапера, результат был тот, который ожидал Горшков, – те же самые следы, те же царапины. Значит, стрелял в лейтенанта «баснописец».

– Ну что, будешь признаваться или станешь кочевряжиться? – спросил Горшков у «баснописца», ответа дожидаться не стал, добавил: – Если признаешься чистосердечно, то, возможно, сохранишь себе жизнь, не признаешься – получишь такую же дуреху себе с затылок, – показал сержанту свинцовую пулю, запечатанную в медную рубашечку. – Выбирай!

– Признаюсь, – глухо проговорил «баснописец».

– Вот и хорошо, – проговорил капитан, сунул руки себе за спину – очень захотелось расстрелять мерзавца тут же, сейчас же, немедленно, – сцепил пальцы в кулак – и некоторое время так и держал их за спиной сцепленными, затем выкрикнул громко: – Мустафа!

Мустафа с автоматом стоял за дверью, признание «баснописца» слышал, всунул голову в дверной проем.

– Уведи задержанного, – приказал ему капитан.

Подойдя к «баснописцу», Мустафа ухватил его под мышки, приподнял обмякшее тяжелое тело, отрывая от стула: