– Боже мой, что это?

Крупная женщина смотрела на ее гриву, прижав руку к груди.

– Какие волосы необыкновенные! Какая красота!

Пипец! Сейчас предложит продать на шиньон. Да, впрочем, все равно. Агата подошла к раковине и стала молча умываться.

– Вам плохо? – не отставала дама.

– Нет. Извините, я сейчас уйду.

– Вы кого-то искали?

– Искала. Работу.

– Какую, если не секрет?

Дама стала мыть руки, продолжая открыто любоваться черными кудрями.

– Я ищу любую работу, которую смогу выполнять.

И тут неожиданно услышала:

– Убирать офис сможете?

Агата уставилась на даму, не веря своим ушам.

– Мы вчера уволили уборщицу. Запила некстати. Объявление дать не успели. Что скажете? Такая работа вам подойдет?

– Не то слово. Только у меня… трудовая книжка осталась в другом городе. Пришлют позже. Это преодолимо?

– Если ненадолго, то да. Возьмем на испытательный срок по договору.

– А сколько у вас испытывают уборщиц?

Женщина засмеялась.

– Два месяца. Успеете решить свои проблемы?

Знали бы вы, какие у меня проблемы.

– Конечно, – твердо сказала Агата.

На следующий день в шесть утра Агата вышла на работу в офис юридической компании.

Вся жизнь Агаты – это бабушка и мама. Фаина и Маруся. Отца она не помнила. Правда, иногда в памяти всплывало красное пальто, которое надевает на нее маленькую какой-то мужчина. У него большие руки. Он поднимает Агату и смеется ей в лицо. Ты мой камушек драгоценный, тяжеленький! Иногда ей даже слышался густой голос, зовущий ее по имени, но воспоминания не складывались в цельную картинку, образ оставался мутным и неопределенным. У мамы в кошельке была фотография. На ней двухлетняя Агата сидит у отца на коленях. Она таращит черные глаза в камеру. Отец наклонил голову, заглядывая маленькой дочери в лицо, его большие руки крепко держат ее.

Фотография ничего не проясняла, но другой не было. Отсутствие отца в их жизни мама объяснила коротко:

– Мы разошлись, и он уехал в другой город.

Ее лицо при этом становилось холодным и закрытым, а значит, дальше расспрашивать было нельзя. На том и остановились. Однако каждый раз, глядя в зеркало, Агата видела отцовские черты в своем облике. Она уже знала, что наполовину еврейка, и догадывалась, что глаза и нос унаследовала от отцовской родни. Украинка Маруся была типичной хохлушечкой: полненькая и круглолицая, вся такая сдобная и румяная с ямочками на щеках. Агата взяла от нее только голос. Марусино чудесное сопрано, когда-то пленившее известного геммолога, приехавшего консультировать местных специалистов, было самым ценным даром их дочери. Все остальное Агата считала неудачным.

Уже взрослой внучке бабушка сказала как-то, что на отца она тоже не очень похожа. Только черные кудри, которые Агате не разрешалось подстригать, все же были отцовские. Возможно, волосы были в самом деле хороши, но всю жизнь они досаждали своей хозяйке до такой степени, что избавление от этой копны всегда было самым горячим желанием.

Голос прорезался у Агаты довольно рано, быстро окреп и без всяких музыкальных школ звучал как хорошо поставленный. Начиналось все с напевных украинских песен с мамой на два голоса, но когда дочь начала щелкать как орехи оперные партии, Маруся решила, что быть Агате певицей.

Сперва были разговоры, потом уговоры, а закончилось все тем, что Агата стала геммологом. Как мама. Ждать славы оперной дивы долго и накладно, а кормиться надо было здесь и сейчас. Жили три женщины трудно. Помощи от отца не поступало. То ли он не желал, то ли мама отказывалась. Думать об этом было недосуг. Агата училась прилично, и после института ее без проблем взяли на ювелирный завод.