Не знаю, как быстро дойдет письмо, но поздравляю тебя, девочка, с днем рождения. Единственное, чего хочу пожелать тебе, так это чтобы никогда никто не смог сказать про тебя, что ты зря жизнь прожила, чтобы любили тебя все, и чтобы как можно скорее в жизни твоей все стало хорошо. Будь счастлива, Натка.

Пиши мне, пиши чаще, я волнуюсь за тебя.

Твой Дядя Сережа.

Натка перечитала письмо еще раз, чувствуя, как щиплет глаза от слез, вздохнула, глядя сквозь влажную пелену на глазах на залитый солнцем двор училища, и думала, как много изменилось в ее жизни за такой коротенький кусочек времени… «Время», – подумала Натка – «так странно бежит оно… Вот, вроде совсем недавно – и ходила она в школу, были папа, мама, все было светло и хорошо… Почему-то в воспоминаниях – всегда тепло и лето… А вот момент, когда приехала она с Дядей Сережей, стояла перед КПП – как будто сто лет назад было, и уже не помнит она, в чем была одета, варежки красные, шарфик…Память тоже странная штука» – продолжала думать Натка, вздохнув и разглаживая листочки письма – «что-то врезается так, что и хочешь забыть, а не можешь, и подсовывает память постоянно картинки… Две открытые могилы… Грязь, перемешанную со снегом… А вот мамина улыбка – как ни старайся – как будто сквозь туман, размыто и нечетко… И голос отца… И воскресенья – когда все были в сборе, когда Натка, маленькая еще совсем, утром на цыпочках прокрадывалась к кровати родителей, и холодной рыбкой ныряла под одеяло к ним, безуспешно пытаясь обнять сразу обоих маленькими своими ладошками… Так далеко и так давно это все… И только эти листочки, исписанные твердым, размашистым почерком Дяди Сережи, сам Дядя Сережа – вот и все, что осталось у Натки от той, светлой, счастливой жизни…»

Письмо было теплым и приятным на ощупь, оно пахло чем-то давно забытым, неуловимым, Натка, морща нос, нюхала его, пытаясь вспомнить этот запах, но ничего не вспоминалось… Она лишь удивлялась, как много всколыхнул в душе этот белый посланец из прошлой, кажущейся теперь нереальной почти жизни… Она с любовью разглядывала и картинку на конверте – какого-то незнакомого дядьку на лошади, с очень серьезным лицом, с саблей в руке, подписью «Милош Обилич», подумав, кто такой, этот Милош… Провела пальцами по строчкам адреса…

Натка смахнула слезинку, повисшую на ресницах, поудобней устроилась на подоконнике, вздохнула глубоко и принялась медленно, аккуратно, складывать письмо по складочкам, едва касаясь его кончиками пальцев.

Чья-то рука резко и быстро выхватила письмо из рук. Натка, оторопело заморгав, подняла глаза.

Зинка… Натка протянула руку к конверту:

– Отдай. – Шепотом сказала она. – Это мое.

Ей очень неприятно было видеть, как грубо держат письмо Зинкины неопрятные руки с короткими пальцами и небрежно накрашенными ногтями.

– Отдай! – уже в голос сказала Натка.

Зинка пробежала глазами по строчкам, противно ухмыльнулась. Натка сморщилась – до того мерзко было понимать, что эти глаза читают сейчас такие родные строчки, словно они могли испачкать их этой тушью на ресницах с комочками и самим прикосновением взглядом.

– Забери, шлюшка! – рот Зинки опять растянулся в ухмылке. – Дядюшка пишет, ага? Друг семьи, ага?

– Не твое дело! – Натка чувствовала, как закипает в ней злость, но так не хотелось ей портить свой День Рождения скандалом с этой дрянью.

–Дяденька, наверное, хороооший! – кривляясь, Зинка отступала задом, пряча конверт за спиной. – Наверное, конфетки носил? Наверное, тискал тебя, шлюшку маленькую? Хотя, кому ты нужна такая костлявая уродина.

– Заткнись!!! – крикнула Натка, сжимая кулаки.