Так что безотцовщина вполне осознается младенцем. Безотцовщина – это ребенок без защиты, он с рождения чувствует себя в опасности и на краю жизни, он под влиянием родного языка, смыслы которого заложены в генетической памяти, ощущает свою уязвимость, слабость, одинокость. А вот без матери – еще страшнее для ребенка, ибо мать для нас – настоящий материк для маленьких островков, хоть и отрывающихся от нее рано или поздно, но непременно понимающих свою привязанность к питающему нашу жизнь корню. Незыблемость первых и главных слов детства, присутствие их с младенчества дает человеку опору на всю дальнейшую жизнь, отсутствие же у ребенка матери или отца делает его ущербным. Сирота всегда вызывал и вызывает в народе острую жалость. И русский обычай требовал непременно приютить, обиходить, призреть сироту, за что прощались житейские грехи и искупалась любая вина пуще, чем строительством храмов. Не церковь строй – сироту пристрой. И как же изощренно лишают отца-матери детей нынешние европейские извращенцы, требуя изъять из детских представлений эти священные для каждого понятия. Дети, взращенные извращенцами, могут ли вообще называться людьми, ведь в их картине мира отсутствуют два важнейших понятия – мать и отец.

Столь же значимы для нас и слова, обозначающие детский возраст человека. Слово дитя происходит от глагола доить, что значит кормить, дитя – это вскармливаемый материнской грудью младенец. Порой мы так и говорим – грудной младенец. Чадо – еще одно слово для обозначения детского возраста. Оно родственно английскому Child, немецкому Kind. Корень в этом слове индоевропейский и означает начало, в данном случае – начало человеческой жизни. А вот слово ребенок относится к уже подросшим детям, вышедшим из грудного возраста, оно имеет значение – маленький работник и соотносится с корнем роб-, его мы знаем в словах раб и работа. Дети у русичей были сызмала работниками в семье.

Теперь взглянем на слова сын и дочь. Сын происходит от корня суо-, что значит рождать, сын – буквально рожденный матерью, обратите внимание на привязанность матери именно к сыну. Мы знаем это в повседневности: мать больше привязана к сыновьям, она их и защищает, и гордится ими, и привечает больше дочерей. Такой материнский инстинкт основан на древней традиции преемственности рода от отца к сыну. Мать, родившая сына, исполняет свой долг по отношению к роду, в который она вошла для того, чтобы продолжать его во времени и вечности. Она инстинктивно стремится сохранить сына еще и потому, что сын, согласно строгим русским обычаям, обязан кормить своих родителей до их смерти, он наследник всего, что заработали и нажили мать с отцом.

Иное отношение в русской родовой традиции к дочери. Дочь в исконном смысле этого древнего слова, происходящего от глагола доить, имеет предназначение вскармливать, питать дитя, то есть дочь – это будущая мать. В языке отражалось семейное правило: дочь непременно уйдет из рода и будем принадлежать чужакам. Причем именно такая судьба дочери в ожидании неизбежной разлуки с родными и по сей день представляется в русской семье счастливой, отношение к старым девам, вековухам, было и остается скрыто неприязненным, как к дочерям, не выполнившим исконного дочернего предназначения, заданного родным языком.

Имена сын и дочь закладывают в нас представление, что сын в семье важнее дочери, что сын есть тот, ради кого существует семья, кем крепится род, а дочь – это будущая кормилица и мать, но она будет принадлежать чужому роду. Из смыслов древних семейных слов проистекает парадоксальная мудрость старинной русской поговорки