Чекисты, увидев удостоверение Хранителя Устоев, побледнели и дружно указали друг на друга пальцами.

– Товарищ, может не нужно? Мы на работе. Мы же не сами, нас заставляют. А вообще-то мы.

– Паша! – на втором этаже открылось окно и оттуда показалось сияющее лицо Нострадамуса. – Всё готово! Заходи.

Лицо исчезло, но из комнаты послышался истерический хохот.

– Ладно, вольно. Пошли вон. Приказываю уволиться из органов и устроиться водителями маршрутки. Ясно? Выполняйте.

Павел исчез в подъезде. Чекисты переглянулись, и что было духу побежали прочь, оставив на тротуаре мёртвого товарища.

Фашистский бомонд уже полчаса ждал фюрера в конференц-зале. Геббельс курил, закинув ногу на ногу, сверкая надраенными сапогами, Гиммлер рассказывал анекдоты, генералы играли на телефонах в тетрис и гоночки. Борман в очередной раз хвастался Риббентропу, как смог ускользнуть из горящего Рейхстага. Гитлер собирал командование всё реже и реже, поэтому никто особо не возмущался. Хоть так могли встретиться, потрепаться о том о сём. Над Герингом кто-то злобно пошутил, прилепив на спину бумажку с нарисованным серпом и молотом и надписью «Гитлер капут».

Наконец-то дверь открылась, все вытянулись по стойке смирно, выбросив в приветствии правую руку.

Дальше случилась немая сцена. «Хайль» так и зависло на вдохе. Челюсти отвисали, брови подскакивали, а глаза выпучивались. В задних рядах кто-то не сдержался и заржал. Остальные тоже – кто прыснул в ладошку, кто с трудом сдерживал улыбку. Гитлер сел за стол, поправил микрофон.

– Хайль Гитлер! Садитесь, извините за опоздание. – Сказал фюрер, налил в стакан воду, выпил и по привычке провёл ладонью по усам, но усов не было.

– Как вам моя причёска? – поинтересовался он.

Мало того, что фюрер сбрил усы, так он ещё и подстригся. Вместо знаменитой чёлки на лоб спадал жиденький мелированный чубчик. Без усов нос стал ещё больше, а с этой причёской он вообще был похож на персонажа «Ералаша», какого-нибудь бестолкового лопоухого школьника – переростка.

Смех сзади не прекращался. Смеющийся, чтоб не узнали, сполз почти на пол, и ржал он так заразительно, что весь зал не смог удержаться, и вот, смеяться стали все, поначалу сдержано, а потом, уже не в силах контролировать себя, все хохотали, скрючившись, ползая по полу и вытирая слёзы.

– Попрошу тишины! – стукнул по столу кулаком Гитлер, но никто его не слушал.

– Всем молчать! – крикнул он, но смеялись все так искренне, что и сам фюрер волей-неволей заулыбался. Хотя было ему совсем не до смеха. Он ещё несколько раз стукнул по столу. Зал немного успокоился, оставив только улыбки на лицах, все пытались сделать серьёзные физиономии, но тут снова захохотали на задних рядах. И всё началось заново.

Гитлер мотнул по привычке головой, чтобы вернуть на место чёлку, которой уже не было, постоял минуту, уперевшись руками в столешницу, и так и не дождавшись окончания массовой истерики, выскочил в коридор и побежал к Еве, размазывая по щекам слёзы позора.

Мэнсон исступлённо грыз ногти, пытаясь не обращать внимания на беснующуюся толпу снаружи. Женская агрессия всегда вызывала у него панику. Он мог справляться с ней, и переступать через страх. Он находил силы дать отпор, но оставался неприятный привкус во рту и тиски сжимали виски, руки потели и мочевой пузырь взывал о помощи. Поэтому он избегал шлюх, работниц ЖЭКов и продавщиц спиртных напитков. Особенно, если у них яркий макияж и высоки причёски. Такие женщины вводили его в ступор. Они действовали на него, как дихлофос на таракана, как удав на кролика, как «Хастлер» на прыщавого юнца.