– А почему в Слуцк, а не куда поближе? – я ступил ногой в колдобину, и мои замшевые кроссинговые боты тут же стали ещё более мокрыми, если это вообще было возможно.

– Так никто в виду не имеет, как это делать! Не было у нас независимых кооперативов уже лет пятьдесят! Вот – в Слуцке золотой человек нашёлся, помог с бумажками… А наши дундуки уже подпишут! Так-то!

– Дела-а-а! – сначала – клубника, теперь вот – овечки…

Похоже, эта самая Модернизация, о которой все говорят, на селе двигается куда как быстрее, чем в городе! Только выбрался из стольного града Минска, как сельские нэпманы новой формации попёрли целыми табунами! Или то – отарами?

У нас уже зуб на зуб не попадал, когда, наконец, развиднелось и выглянуло пекучее майское солнце. Полтора часа проливного дождя если и не доконали нас полностью, то боевой дух опустили до самой нижней отметки.

И, конечно, в этот самый момент с какого-то просёлка на трассу вырулил, весело пофыркивая мотором, трактор небесно-голубого цвета и неизвестной мне модели.

– Эй, болезные! Вас подцепить? – высунулся из кабины усатый, загорелый и голубоглазый полешук неопределённого возраста.

– Подцепи уж, будь любезен! Встряли мы тут как… Как немцы под Москвой! – развёл руками Габышев.

– Но в кабине у меня места нет! А вы насквозь мокрые… Простудитесь на ветру-то! Хотите – дам одеяло? Но у меня одно! – тракторист попался заботливый.

– У меня сменка есть! – сказал я. – Если минуту подождёте – я быстро переоденусь.

– А мне давайте одеяло! – стуча зубами, проговорил Габышев.

Так мы и ехали – со скоростью примерно сорок километров в час, подцепленные за трос к трактору. Картина была фантасмагорическая: Габышев – за рулём мотоцикла, в зелёно-белом клетчатом одеяле и мотоциклетном шлеме, и я – в трусах-боксёрах и клетчатой же, но красно-чёрной рубашке на голое тело, потому как все остальные вещи были совсем мокрые. Хорошо хоть рукопись «нетленки» в герметичный футляр догадался заранее положить… А за нами на ветру развевались штаны и майки – в тщетной надежде хоть немного просохнуть по пути до Комарович.

Спустя километров десять «Урал» вдруг зачихал, задёргался и завёлся.

– Кур-р-рва мать! – совсем не по-якутски выругался Габышев. – У-у-у-у, железный засранец! Может, и успею овечкам корма задать!

Проблема была в том, что трактористу было наплевать на состояние «Урала». Он пёр себе и пёр на крейсерской скорости, кажется, даже не оборачиваясь. А мы болтались за ним, как собачонка на поводке и пытались орать осипшими голосами и размахивать руками – но у Габышева семафорить получалось хреново из-за одеяла, а у меня – из-за неудобного положения в коляске.

Остановился тракторист, когда ему приспичило по нужде – примерно через час.

– Ты пабач яка трясца! – сказал он. – А я что-то и запамятовал, хлопцы… Думаю – дзе моё одеяло? Неяк нядобра вышло… Хоть не проехали-то? Вы вообще куда едете?

Мы беспомощно уставились друг на друга: добросердечный тракторист, оказывается, просто забыл о нашем существовании!

– В Комаровичи! – сказал Габышев совершенно севшим голосом. – Большое вам спасибо за одеяло!

– Да оно не за что, хлопцы! – растерянно переминался с ноги на ногу тракторист.

Его можно понять: вроде и помог, а вроде и шляпа какая-то получилась. Неловко попрощавшись с добросердечным и забывчивым мужиком, мы взгромоздились на мотоцикл. Габышев напялил на себя сырой реглан, нахлобучил шлем на голову, заставил меня сделать то же самое и сказал:

– Ко мне всё-таки заедем. Я тебе хоть штаны сухие дам, а то как ты в свою Талицу попрёшься-то?

Пережитые вместе тяготы и невзгоды – они сближают. Это совершенно точно известно.