– Виталик, тебя никто, слышишь, никто не обидит. Мы не будем тебя ругать. У нас все хорошо, ничего страшного не случилось. Мы не будем больше кричать, никогда. Ты мне веришь? Малыш, ну ты что?

Ребенок продолжал смотреть сквозь меня, прислонившись к двери. И я все поняла. Я крепко прижала его к себе. В детстве он пах молоком и счастьем, а сейчас… я чувствовала только слезы и страх. Слезы катились у меня по щекам, и я все сильнее и сильнее прижимала его к себе.

– Прости меня, малыш. Этого больше не повторится. Оскар больше не будет на тебя кричать, никогда, слышишь? Я люблю тебя, родной.

Я почувствовала, как он меня обнял – это были настоящие крепкие объятия, и этот поступок сказал мне больше тысячи слов.

Оскар предупредил, что задержится в театре, и мы с мамой сами уложили детей, а после сели на кухне. Я не хотела начинать этот разговор, но другой темы мы так и не нашли.

– И что ты дальше будешь делать? – спросила мама, закуривая сигарету. Табачный дым тут же смешался с ароматом кофе, который она любила пить перед сном.

– Не знаю. Еще не думала об этом.

– Может, ты посмотришь эти центры, что предложила директриса?

– Не начинай. Ты же знаешь, что я этого никогда не сделаю. Я не отказалась от него тогда, не откажусь и теперь.

– Ты меня хоть иногда слышишь? Разве я это тебе предложила? Я бы и сама тебе не дала этого сделать. Он славный мальчик. Да, не такой как все, но он так похож на моего деда. А деда я очень любила.

– А я сына люблю и не собираюсь идти на поводу у таких узколобых дур, как эта директриса! Ты знаешь, она мне заявила, что они все эти годы из жалости закрывали глаза на табель его успеваемости. Представляешь? У него в классе пять троечников, а глаза им мозолят только его оценки!

– Черт с ней, но вот совет она дала неплохой. Ты подумай…

– Не о чем тут думать. Я буду искать для него другую школу, вот что я буду делать.

– В кого ты такая упертая? Ведь ты там даже не была ни разу! А что, если ему там будет лучше? Вдруг понравится?

– Понравится кому? Ему? Тебе? Мне? Или может быть, нашим соседям?

– Где мой сын? – спросила я мужчину, что продолжал сидеть со мной в салоне скорой помощи.

– Его никто не видел, но мы дали ориентировки, поэтому не волнуйтесь. Мы его найдем, – заверил меня он.

Яркая молния внезапно разрезала темное небо. Я повернула голову и впервые за все это время посмотрела на улицу, туда, где под черным пластиковым пакетом продолжала лежать моя девочка. Мое сердце сжалось от тоски и боли.

– Моя дочь… она все еще там?

– Да, но ее сейчас уже увезут. Мы почти закончили.

– Сейчас начнется дождь…

– Не переживайте, мы все фотографируем и протоколируем. Дождь нам не помешает…

Он ничего не понимал, не чувствовал. Его участие – дежурная формальность, которая раздражала. Поля жуткая мерзлячка. Она всегда и во всем мерзла, а ноги у нее никогда не бывали теплыми. Моя ледышка. Я всегда отогревала ее шерстяными носками, теплыми халатами, горячим чаем. Мы сейчас с ней как раз сидели бы и пили чай, обсуждая сериал. А что мы с ней смотрели в последнее время? Какой-то сериал про врачей… но какой? Поле он нравился, а я смотрела его только для галочки. Дура. Почему? Для Поли он был важен: она готовилась быть врачом, а мне он не нравился. Да как же он назывался?

Я почесала лоб и обернулась в сторону, собираясь спросить у дочери название сериала, но… осеклась.

– Ей холодно. Я не хочу, чтобы она вот так лежала на земле. Я хочу к ней, – простонала я, чувствуя дикую слабость во всем теле. Я попыталась встать, но тут же снова упала на сиденье.

– Нельзя. У вас еще будет возможность побыть с ней наедине. И не переживайте, ей не холодно.