Ничего не ответив матери, я ушел в свою комнату и просто сел на кровать, смотря в одну точку. Приходило осознание того, что мама видит во мне не меня самого, не индивидуальность, не личность, а тень отца, которого я ненавидел всей душой. От этого становилось тошно, мерзко, я не мог поверить, что стал тем, кого ненавижу всю жизнь. У меня родились смешанные чувства к матери, я не мог ненавидеть ее, потому что она вложила в меня многое, но и не мог простить ее за то, что она растила меня таким, кто нужен ей самой. Ведь если подумать, то я практически всегда исходил из желаний матери, даже если это противоречило как-то моим ценностям, взглядам, пытался угодить ей любыми способами.

Сейчас я уже не мог и понять, что к ней испытываю. Даже осознание того, что она ведает о моих попытках самоубийства, ушло для меня на второй план, хотя, казалось бы, это сейчас важнее всего, но нет. Для меня мой мир, который я пытался построить, был уже разрушен одной ее речью. Просидев так еще некоторое время, я взял телефон с наушниками и пошел на улицу. Мама уже была в своей комнате, ее дверь закрыта. Выйдя из квартиры, я запер ее на ключ. Пройдя к лифту, вдруг остро понял, что этот разговор – полный пиздец, и ударил по стене кулаком со всей силы. В руке вспыхнула дикая боль, не перекрывающая ту, которая была у меня в голове. Через некоторое время рука опухла до такой степени, что не было видно ни сухожилий, ни вен, ни казанков, находящихся между кистью и пальцами. Невозможно было сжать кулак.

Пока лифт ехал вниз, в моей голове пролетали мысли, что все не так уж и важно. Может, это просто реакция обиженного на весь мир подростка, отказывающегося принимать реальность такой, какая она есть, и не стоит все воспринимать в штыки. Ход моих мыслей сбило оханье какой-то старушки. Пока я думал, лифт доехал до первого этажа, успел открыть и вновь закрыть двери. Не знаю, сколько я простоял в кабине без движения, но старушка, нажавшая кнопку вызова на первом этаже, явно была испугана моим видом. Извинившись, я выбежал на улицу и пошел медленно, рассматривая звезды на небе.

На улице было прохладно и темно. Наушники я воткнул в уши, но музыку не включал, а окрестные хрущевки освещали окнами первых этажей мой путь. Фонари во дворах нашего города горели редко, поэтому единственными источниками освещения оставались окна и фонарики на телефонах.

Вскоре я оказался на аллее, которая хоть как-то освещалась тусклыми фонарями и фарами редко проезжающих мимо машин. Кое-где на лавочках сидели родители с маленькими детьми. Даже поздним вечером и посреди ночи. Казалось, что таким людям было плевать на детей, потому что они сидели и пили, показывая потомству, как надо проводить время. Проходя мимо них, то и дело можно было услышать нецензурную брань в адрес как друг друга, так и своих детей. Было крайне мерзко смотреть на таких людей, поэтому я старался не замечать их, чтобы не ухудшать свое мнение о людях еще больше.

Вдруг меня кто-то схватил за руку. Я рефлекторно отдернул ее и повернулся к наглецу. Это оказался один из моих бывших друзей, с которым мы очень плотно общались все детство. Один из самых противных мне людей, подставивший меня не один раз. Несколько лет назад он увел у меня девушку и пытался делать вид, что ничего не произошло, пытался как всегда общаться со мной и искренне не понимал, почему я его игнорирую. Я заметил, что и она, бывшая, сидит рядом, только сильно потолстевшая – как в морде, так и в животе.

– Никита, это ты? – раздался прокуренный голос с пьяной интонацией. – Не пугайся, вроде не чужие с тобой. Даже давние друзья, – последнее он сказал с громкой отрыжкой, после чего громко заржал.