Ну, как будто потолок течет в избе. Ничего сложного.

– Ладно, – повторил я и задумчиво кивнул, продолжая смотреть на трубу. – Сегодня я попытаюсь найти работу.

Лавр на меня презрительно фыркнул.

–Прекрасное решение. Ещё лучше было бы разве что молча оставить меня, но я не требую от тебя чего-то выдающегося.

– И на том спасибо, – ответил я, незамедлительно следуя его рекомендации.

Что меня всегда раздражает, так это когда люди пытаются показаться умными. Но к Лавру это не относилось ни разу. Вина Лаврентия заключалась лишь в том, что он существовал единственным возможным для себя образом. И, вопреки тому, что образ этот не соответствовал миру вокруг, все равно отчаянно пытался себя в него вписать. А это, как я считаю, достойно уважения.

В истории с трубой, пожалуй, остался всего один пробел: откуда у Лаврентия взялось то злополучное мясо. Это я объяснить смогу – не смогу объяснить только, почему ему понадобилось рубить это мясо рядом со стояком центрального отопления, но этого никто не сможет объяснить, даже сам Лаврентий. Особенно сам Лаврентий.

Как-то раз, во времена нашей бедственной юности (которые продолжаются до сих пор), Лаврентий решил съездить в деревню к бабушке.

Практика самая обычная.

Особенно, если к бабушке ты не ездил уже лет десять, а в холодильнике последняя мышь повесилась еще неделю назад. Я к бабушке в таком положении не ездил, потому что у меня бабушек не было. А у Лаврентия бабушка была. И он ездил.

Деревенских родичей так растрогал аппетит Лаврентия, что они не скупясь нагрузили его в дорогу. А это уже растрогало Лаврентия. Он плакал. Конечно, мне никто не сказал, плакал он или нет, но мне нравится думать, что плакал.

Я вообще люблю представлять, как Лаврентий плачет, но об этом как-нибудь в другой раз.

В общем, родственники Лавра поставляли нам провизию, как гуманитарную помощь. За это я благодарен им до глубины души, ведь эти продукты помогали мне достичь своей цели: спускать все свои деньги до последней копейки на пиво. Я благодарю их молча, потому что в глаза ни разу в жизни не видел.

Мясо, разделать которое бабушке из деревни раз плюнуть, на нас всегда звучно шлепалось карой небесной. Что два городских парня могут сделать с целой тушей свиньи? Разве что стать вегетарианцами от впечатлений. Я вообще не думал, что свиньи такие огромные. Для меня они были размером с собаку. А оказалось, если тушу положить на диван и накрыть одеялом, Лаврентий решит, что я завел себе девушку – такая она объемная, эта туша. Как два человека.

С мясом нам приходилось попотеть. И никаких специальных ножей. Лавр раздобыл в той же деревне обычный топор и орудовал им так, как будто пытался забить медведя в состоянии аффекта.

И если результаты его стараний увидит какой-нибудь мясник, он в оскорбленных чувствах на самом Лаврентии покажет, как надо.

Ну, а в один прекрасный день под удар попала труба. Вполне возможно, у Лавра не было иного выхода – либо туша, либо он. Там уж не подумаешь про трубу, бей и молись.

Но вообще-то мы очень хорошие парни, хоть мясо разделывать не умеем. Мы настолько хорошие, что, считай, исчезающий вид.

Наша квартира – что-то вроде террариума в зоопарке, а мозги в наших черепных коробках – как прекрасные звери, изъятые из дикой природы, которой они могут приносить пользу. В закрытом пространстве они не могут реализовать свой потенциал, но остаются при этом все теми же прекрасными зверями, изъятыми из дикой природы.

Только вот наш террариум не заперт. Его ни разу не закрывали.

Если говорить проще, то мы, не найдя себе места в жизни, выбрали смерть. Самую тяжелую и мучительную смерть: естественную. А естественная смерть – штука медленная, поэтому мы неминуемо вписывались в жизнь.