– Что это с ней, бабуль? – спрашиваю.

– Машиной сбило.

А было так: кошка, не ее вовсе, чужая, под колесо угодила. Машина прошла, а она осталась на дороге, лежит и орет. Машины объезжают. Да ведь не все объезжать-то станут. Вот-вот с нее лепешка будет, и крику конец.

Бабуля нырь на шоссе и подняла кису. Машины остановились, пропустили ее…

– Нет ли у вас для нее лекарства, – спросила меня по-соседски.

Дал ей, что нашлось: аспирин, цитрамон… А кошка все орет.

Понесла ее старушка в ветлечебницу, а там вышел к ней дюжий мужик в зеленом халате и с красной мордой, назвался доктором. Прицеписто старушку оглядел. Видимо, желая отвязаться, сказал, что кошке нужна операция, да сложная. А у них такие не делают, и нужно в город…

– Поеду!.. – удрученно и весьма решительно сказала мне.

– Бабуль, это ж тебе деньжищ станет!

– Ну и что ж. Усю пенсию, какая есть, отдам, только чтобы помогли. Господи, услышь молитву мою, – шепчет. – Жалко мне стало ее…

– Бабуль, у меня приятель – хирург. Попрошу, даст укольчик ей – она и… И не больно будет. И все…

А старушка это и понимать не захотела.

– Спаси! Спаси, родной, соседушко! Не дай околеть ей, твари Божией. А я, чай, заплачу.

Пошел я к приятелю. Так, мол, и так, есть кошка с перебитыми ребрами. Орет, будто человек. Очень бы надо было починить… Ветеринары отказались, мол, нету у них наркозу подходящего…

– Хм, а что хозяйка?

– Сказала, что ничего не пожалеет, все отдаст.

– Хм, тут подумать надо. – И сидел с полминуты молча. «Раз кошку хотят починять, значит деньжищ у людей… А им в больнице вот уж больше месяца зарплаты не выдают. Да и сколько там зарплаты той? А эти дамы с кисками для своих цац готовы посуду из чистого серебра покупать. А уж лакомят их. Детишки того не видят». – Так или примерно так думал мой приятель хирург.

Решил не тянуть. В тот же день сделал «окно» для «неотложного случая»… «Операция весьма ответственна», – сказал он на полусерьезе сноровистым сестричкам.

Те, конечно, понимали, что раз кошка, то уж это и в самом деле важно. Главное, денежно. Тут уж перепадет всем…

Работали со всею прилежностью. Кошке наркоз ввели, чтоб она спала, и копались в перебитых косточках больше часа. Наконец, все пригнали, вправили, сшили… Забинтованную, поместили в коробок, поставили на время в кабинет.

Теперь пусть хозяйка приходит забирать! Сидят, ждут даму. Михаил, приятель мой, даже побрился сверх очередного разу и сиял весь, лоснился. Руки потирал. Они у него крепкие, золотые руки! «Ладони мои к деньгам чешутся!» – шутил.

Наконец, приходит старушоночка моя, стеснительная. У порога жмется.

– Вон киса ваша! Починенная. Кстати, как зовут-то ее?

– Не знаю, – отвечает, – не моя она.

– А чья же?

– Да кто ж знает. Мало ль их сейчас Божьих-то тварей, брошенных. Счас жизня такая. Ну а вам, говорит, спасибо, родные. Вот пенсию получила, – вынимает из глубокой сумки тощий кошелек, – заплачу, сколько надо.

– А много ль пенсии?

– Сто восемьдесят девять. Все тут.

– Сто восемьдесят девять, – три кило колбасы, ежели не самую дорогую брать, – раздумчиво произносит мой приятель. – А мы только за наркоз истратили… Знаете, сколько стоит наркоз?!

Вижу я, Михаил смотрит на мою соседку, старушоночку, ошалело, быком смотрит, щеки аж запылали, а потом рукой махнул, да как заржет… И девчонки-медсестры давай смеяться. Аж у всех слезы на глазах повыступили. И бабуля улыбается, блаженно, словно дитя. Осторожно гладит кем-то брошенную и «починенную» кошку…

– Буду за вас, докторов, Бога молить! – говорит бабуля.

Понял все Петрович. Однако не осерчал, ни на старуху, ни, даже, на меня. А после про этот случай любил порассказать.