Середина июня это было всегда время сказки. Черешня, когда залезаешь на самую верхотуру и оттуда видны прожекторы стадиона СКА. Рукой на паутину попадешь и чуть не грохнешься с дерева, но все же нет, только чуть выше переместишься, пальцы об джинсу вычистив… в саду работать требовалось… но какая тут работа, если уже понял, что время слаще без нее проходит… и все-таки надо бы написать про восхитительные перипетии жизни… не именно сам день рожденья, а веселость, опьянение жизнью, непрекращающиеся рождения: смысла, восторга, любви… рождение прозы, рождение иллюзии, рождение удачи… рождение это всегда надежда… шанс… заряженные батарейки… полные пригоршни воды… упоение не собой и не от себя, а от Б-га, который в тебе. Середина июня. Да здравствует середина июня!

Футбольный матч кончился. В воротах в скрещении софитных лучей лежал покинутый мяч. Толпы болельщиков рассасывались.

Сергей Шангин ждал меня у скамейки запасных, со своей квадратной сумкой на плече, с непроницаемым лицом, не делая ни шагу навстречу.

Медленно подойдя, я виновато остановилась.

– Что же ты глупишь, девочка? – без улыбки начал он, – что ты хотела сказать тем телефонным звонком?

– Ничего. Кроме того, что сказала.

Он достал аппарат и навел на меня объектив.

– Улыбнись!

– Нет, легче уж заплакать, – я попыталась отвернуться.

– Стоп, замри, отлично, – сделав три кадра, он обнял меня одной рукой. Я плакала. – Ну, брось. Нам будет трудно так.

– А почему… должно… быть… легко?

– Мне еще в аэропорт ехать, там снимать, не устраивай сцен.

– Езжай и снимай, – сказала я, не отнимая ладоней от лица.

Он запаковал камеру, бросил сумку на траву, разнял мои руки и поцеловал соленое лицо и забросил мои руки себе на плечи.

– Ты позвонишь? Не будешь пропадать? – спросил он после медленных и нежных минут. – дать тебе «двушку»?

– Да…

– Лучше вечером связывайся, когда Журавлев уйдет.

– Хорошо.

– Только не влюбляйся в меня, слышишь? Не привыкай ко мне. У нас нет будущего… никакого.

– Почему? – глотая рыдания, спрашивала я.

– Я знаю, чем будешь ты через десять-двадцать лет, и чем буду я. У меня другая жизнь, плохая, но ее уже не изменишь, и я не хочу ее менять. И я не буду портить жизнь тебе. Нам нельзя привыкать друг к другу, а ты уже начинаешь… и я тоже…

– Так ты правда хочешь, чтобы я позвонила?

– Очень.

…Это был, кажется, лучший момент во всей этой сладостной, горестной истории. «Очень».

Мне нужно было набрать 20 публикаций в какой-нибудь газете, чтобы поступить в МГУ на факультет журналистики. Меня познакомила с заведующим отдела информации «Вечерки» мамина подруга, которая там работала корректором.

Но тот как раз ушел в отпуск, когда я явилась с готовыми текстами.

В отсутствие завотдела можно было сдавать информационные материалы ответственному секретарю, Лиманченко. Он был худой, начинающий седеть одессит. С мягкой улыбкой проглядев мои заготовки, он снисходительно поощрил меня к работе.

Речь шла о спортивных интервью, заметках, которые я принесла. Кое-что нуждалось в правке. Завотделом, Ковалев, только предложил тему, а теперь его на работе не было, и не очень понятно было, кто в итоге отвечает за мои материалы в их конечной стадии. Лиманченко, ответственный секретарь крупной газеты, любезно взял на себя не свою работу и дал мне общие указания, что и как править. Я тут же воспользовалась редакционным телефоном и выяснила у героев материала все недостающие детали. Теперь надо было вносить изменения, и это я тоже сделала быстро и, как выяснилось потом, вполне профессионально. Я подошла к нему снова. Подождала, пока Николай Григорьевич освбодился, поднял голову от макета.