Над восходом дня ястреб в облаках,

Вел казак коня, конь тот в яблоках

Вел казак коня, друга своего,

Тот не раз в бою выручал его.

Грудь казацкая в четырех крестах

Дружба братская в тысяче верстах

Устроившись удобней на охапке соломы, Благородов кивнул леснику и сделал отмашку рукой. Я встряхнул вожжами, и телега, оставив кордон, покатила по лесной дороге. Благородов раскурил трубку, стал что-то записывать в тетрадь. Самохвалов то балагурил, то напевал казачьи песни, то курил свои самокрутки.

Вскоре мы оказались в открытой степи, перемежавшейся березовыми и тополевыми рощицами.

По дороге к селу, где обретался штаб корпуса, нам встретилось несколько казачьих разъездов. По обочинам лежали трупы красноармейцев, по-видимому, из разведбатальона. До них никому не было никакого дела.

– Убирать их, похоже, никто не собирается, – заметил я.

– Пусть лежат, – отозвался Благородов, выпустив клуб дыма. – В назидание всем, кто сочувствует большевичкам!

Мы подъехали к нескончаемо длинной цепи обоза, состоявшего из возов, наполненных рулонами материи, бакалеей, церковным золотом и серебром. Стоял неумолчный гвалт: быки мычали, подводчики окорачивали их кнутами, шумели беженцы, кричали маленькие дети, туда-сюда сновали охранники из пеших казаков.

Наконец вдали проступила колокольня высокой церкви. Показалось и само село, тянувшееся по левому берегу небольшой речушки.

– Подъезжай вон к тому дому. – Подъесаул указал на жилище с тесовой крышей и деревянным крыльцом, когда телега въехала на главную улицу Телелюя. – В соседнем доме с железной кровлей располагается штаб корпуса.

Не успел я остановить лошадь, как к телеге потянулись со всех сторон казаки. Двое из них, увидев раненную ногу Благородова, помогли ему выбраться из телеги.

– Вот это страшилище и вспороло ее, – ткнул он ружейным стволом голову секача с внушительными нижними клыками и мощным загривком. – Урядники Вражцев и Кукин, – обратился он к плечистым казакам, – снесите-ка к повару кабанью тушу и рябчиков!

Я повернулся на козлах, чтобы помочь урядникам, и едва не вздрогнул. Толстая тетрадь, в которую Благородов вносил записи, лежала на охапке соломы, привалившись к борту телеги! Видно, подъесаул отложил ее без внимания, а потом запамятовал сунуть в нагрудный карман. Незаметным движением ноги я прикрыл тетрадь старым мешком с каким-то тряпьем.

– Ну, и зверюга! – воскликнул один из офицеров, взирая на тушу. – Настоящий вепрь!

– Ничего не скажешь, добыча!

– А где ж задок потеряли?

– У лесника в погребе, – пробасил Самохвалов, похлопав меня по плечу. – Не поздоровилось бы нам, если б не…

В начале улицы затарахтел легковой автомобиль и, поднимая пыль, плавно подкатил к штабу. Собравшиеся вокруг телеги казаки поправили фуражки, подтянули ремни, одернули мундиры. По всему видно было, что прибыло начальство корпуса.

Высокий широкоплечий генерал, облаченный в длинную синюю шинель и брюки с широкими лампасами, спрыгнул с подножки и подошел к Благородову. У него были тонкие черты лица, брови вразлет, короткие волосы, огромные усы. Мне стало ясно, что это сам генерал Мамантов, командир 4-го кавалерийского корпуса Донской армии, возглавлявший знаменитый рейд!

– Как ваша охота, адьютант?

– Кабан ногу задел клыком, ваше превосходительство!

– Бывает, на то он и кабан. Врачу показывались?

– Как раз собираюсь.

– Скорейшего выздоровления!

Подъесаул взял из телеги сапог и захромал в сторону следующего по порядку дома, где, наверное, и остановился военный доктор. В это время к штабу приблизился небольшой отряд конных казаков с группой пленников. Они были в лохмотьях, с синяками на лицах и кровоподтеками. Их сопровождали вездесущие сельские мальчишки с бабами. Суровый чубатый подхорунжий, вооруженный шашкой и карабином, спрыгнул с лошади и лихо отдал честь генералу.