Когда мы надеемся, надежды наши связаны не с тем, на что следует надеяться.

Мы мечтаем о завтрашнем дне и прогрессе, который он принесет с собой. Но вчера когда-то было завтра, и какой там был прогресс?

Или мы жаждем вчерашнего дня, рассуждаем о том, каким бы он мог быть. Но, пока мы жаждем, сегодня становится вчера, и прошлое – не что иное, как наша надежда получить второй шанс.

– Просвети меня, – повторила Анна-Мария.

Пока я плыл по течению реки времени, длина которой определялась сроком моей жизни, я не мог вернуться ни к Сторми, ни к чему-то еще. Вернуться к ней я мог, лишь плывя вперед, вниз по течению. Путь вверх – это продвижение вниз, путь назад – это продвижение вперед.

– Просвети меня, странный ты мой.

Стоя в комнате тридцать два, я надеялся поговорить со Сторми не здесь и сейчас, а только в конце моего путешествия, когда время больше не будет властвовать надо мной, когда вечное настоящее лишит прошлое всех его прелестей.

И я отвернулся, прежде чем смог увидеть в синих пустотах черное и египетское, на что за миг до этого надеялся, уставился на свои руки, вцепившиеся в изножие кровати.

Душа Сторми не осталась в этом мире, в отличие от некоторых других. Она перешла в следующий мир, как от нее и требовалось.

Сильная, неумирающая любовь живых может стать магнитом для мертвых. Маня Сторми назад, я оказывал ей медвежью услугу. И хотя возобновленный контакт мог поначалу скрасить мое одиночество, в итоге он бы не принес ничего, кроме страданий.

Я смотрел на свои руки.

Анна-Мария спала и больше ничего не говорила.

Плюшевые котята и фарфоровый кролик не ожили, не начали биться о стены.

Какое-то время спустя мое сердце замедлило бег.

Глаза Юстины закрылись. Ресницы блестели, щечки увлажнились. На подбородке дрожали две слезы, которые мгновением позже упали на простыню.

В поисках Бу и бодэчей я покинул комнату.

В старом аббатстве, которое теперь занимала школа Святого Варфоломея, установлены современные технические системы – водоснабжения, вентиляции и так далее, – которые контролируются и управляются компьютерной станцией, размещенной в подвале.

В комнате, где стоит компьютер, обстановка спартанская: два стула, стол и бюро для хранения документации, которое не используется. Разве что в нижнем ящике бюро хранится более тысячи оберток от «Кит-Кэт».

Брат Тимоти, который ведает всеми вышеуказанными системами как в школе, так и в аббатстве, обожает «Кит-Кэт». Вероятно, он полагает, что страсть к этим сладостям очень уж близка к смертному греху – обжорству, вот и прячет обертки.

В этой комнате обычно бывает только брат Тимоти да специалисты-компьютерщики, которые приезжают время от времени, чтобы проверить работу компьютерной станции. Вот почему брат Тимоти пребывает в уверенности, что здесь его тайник никто не найдет.

Но все монахи знают о тайнике. Многие, улыбаясь и подмигивая, уговаривали меня выдвинуть как-нибудь нижний ящик бюро.

Никто не мог знать, признался ли Тимоти в обжорстве приору, отцу Рейнхарту. Но само существование коллекции оберток говорило о том, что ему хотелось, чтобы его поймали.

Его братья с радостью представили бы общественности доказательство греховности Тимоти, но дожидались, пока оберток станет еще больше. Опять же требовалось выбрать правильный момент, с тем чтобы устыдить бедолагу по максимуму.

Хотя брат Тимоти был всеобщим любимцем, к несчастью для него, он славился и тем, что краснел по любому поводу, да так, что цветом лицо становилось очень уж похожим на помидор.

Брат Роланд предположил, что Бог дал человеку такую реакцию только потому, что хотел, чтобы человек этот демонстрировал ее как можно чаще, к радости тех, кто находился поблизости.