А вместо утешения в этих бедствиях, когда спускали охотничьих псов со сворки, тотчас все кидались вслед ему, облаивая, а бывало, что и кусая, ибо не могли снести, что их одноплеменник доведен до такого презрительного состояния по вине чревоугодия.

Когда худой пес увидал эти резвости, тотчас убрался из дома и, рассуждая сам с собою, молвил: «Я дивился людскому безрассудству, что по доброй воле они кидают свою еду этому бездельному и никчемному псу. Теперь я уверен, что они так поступают для своей выгоды и ради повода посмеяться. Со мной такому не бывать, ибо мне честь отрадней глотки и вкуснее хлеб черный и черствый, но в мире и покое, чем политый маслом, но средь такого глумления и огорчения. Пускай его толстеет, сколько ему угодно, я же рад быть худым, но чтоб уважал меня и хозяин, и другие собаки».

Таков был рассказ мудрой мыши, к которому она присовокупила, что надлежит хорошенько размыслить обо всем сказанном и не натворить никаких безрассудств ради чревоугодия – словом, довольствоваться жизнью, какую вели их предки. Весьма немногие стали на ее сторону; ответ ей был таков, что они все-таки намерены следовать первому решению, а не второму и что ничуть не страшатся людского преследования и ловушек, затем что с их проворством и умением укрываться в щелях останутся в безопасности. Недолго, однако же, это им помогало, так как люди изобрели способ ловить их и уничтожать, да и сами они своей ненасытимой жадностью навлекли на себя враждебность кошек, что произошло по такой причине.

Вначале не было вражды между кошками и мышами, как не было ее вообще между зверьми, ведь каждый довольствовался своим и жил сообразно природе, которая снабжает всех сполна. Но когда они перестали довольствоваться своим и один пожелал утянуть у другого, тогда погиб мир между ними, и родились раздоры, и укоренилась вражда, которой конца не будет; так вышло меж кошками и мышами. Кошки, рожденные и вскормленные в людских домах, питались едой, подаваемой людьми, а потому, видя, что мыши норовят завладеть тем, что отведено им, кошкам, ополчились на них, с неизменным усердием преследуя и убивая, как и доныне делают; а не будь мыши лакомками, оставались бы с ними в вечном мире. И люди тоже, видя, что мыши у них воруют и портят, взялись их гонять, в чем иначе бы не стали упражняться, и, хотя те долго спасались проворством и умением спрятаться, наконец сыскался нетрудный способ их ловить, показанный устрицей[72].

Один моряк увидел с корабля, как на морском берегу мышь и краб ведут важный разговор, и насколько мог расслышать, уразумел, что они похваляют устричное мясо: ибо, покамест они беседовали, подплыла устрица и отворилась, чтобы немного развеяться. Тут мышь, уступая своей жадности, без всякого рассуждения и не выспросив у краба, как ее извлечь (в чем он обыкновенно действовал хитростью, ухватив камешек и вставляя его меж краями створок, так что она хотела их сомкнуть и не могла), подбежала к устрице, а как ринулась в нее с открытым ртом, та вмиг захлопнула створки и защемила мыши голову, так что пришел ей плачевный конец. Моряк наблюдал это игрище и, научась из него, смастерил подобную ловушку, со шпиком, сыром или чем-то таким внутри, чтобы мыши, вбегая за ним, оказывались в плену. И как обычно случается, что к изобретенным вещам легко прибавляются улучшения, со временем возникли разные виды этих ловушек. Видя, что мыши такие лакомки, придумали отравлять им еду и так убивать; и это легко удается. Вот так прожорливые мыши, оттого что были лакомливы, распрекрасно нажили на свою голову преследования и от людей, и от котов.