Дима с Давидом молча доехали до дома, где раньше жила Алена, там уже их ждал еще один автомобиль с водителем и несколько помощников.

Давид пересел в другой «Мерседес», даже не попрощавшись с другом. Дима подошел к его машине и открыл дверцу:

— Даже не пожелаешь мне счастливого нового года?

— Я не хочу тебя ни видеть, ни слышать. Ты ударил ее на глазах у детей!

— Я не ударил. Я прекратил истерику!

— Мне иногда кажется, что у тебя нет сердца, и ты действительно бракованный, — и уже обращаясь к водителю сказал: — Поехали!

Дима сглотнул ком обиды и проводил отъезжающий автомобиль взглядом.

Это был первый раз, когда Давид обозвал его и не захотел общаться. Раньше он мог просто молчать, обижаясь, или высказать ему все, что думал, но обозвать его самым нелюбимым словом?

Дима не помнил, в каком возрасте получил эту кличку – «бракованный». Скорей всего, с пеленок. В памяти отчетливо сохранился один разговор мамы и бабушки.

Ему было тогда уже лет пять-шесть, и он спросил у бабушки:

— Что такое бракованный? Почему я таким родился?

А потом он услышал, как бабушка попросила дочь не обзывать внука.

— Ты видела его писун? Он же до колен висит, так же как у его папочки! Что один, что второй! Таких, как они, надо убивать в утробе, чтобы не калечили нас, женщин. И глазюки эти синие! — мама ударила по столу кулаком. — Выколола бы их с радостью!

— Ты зачем замуж за Аристарха вышла? Чтобы он Софье не достался?

— А не все в этом мире должно достаться ей! — зло крикнула мама.

И еще он помнил случай, когда ему было семь или восемь лет. Как все нормальные мальчики, он был подвижным, шустрым, любознательным. Его интересовала любая техника: от машинок до любого другого механизма. Он мог часами катать маленький пластмассовый автомобиль, размышляя, каким образом движутся колесики. Дима прикладывал ухо и рассуждал, почему тикают часики: так одинаково, размеренно-монотонно и ни разу не сбиваясь с ритма. Он даже пытался дышать в такт, но у него больше минуты не получалось. Когда бабушка по вечерам заводила красный ржавый будильник, он замирал, прислушиваясь к необычным звукам: пружинный завод механизма и его спуск с треском — как будто дров в печь подбросили, легкий шум после — как будто ветер шумит.

А это металлическое «клак-клак», если тихонько нажать на серебристый стальной колпачок с колечком на самой макушке! Дима мог часами водить пальчиком по стертой от времени чашке звонка, из которой торчала ребристая серая палочка — запорный рычаг. А черные стрелочки под тонким стеклом! Они же двигались! Каждую минуту!

Но больше всего ему, конечно, нравилось колечко. И когда никого не было дома, он всовывал в кольцо пальчик и поднимал будильник над столом. В те минуты он чувствовал себя героем: он может руководить временем и решать, сколько еще осталось до вечера и когда надо ложиться спать. Ему казалось, что он останавливает минуты и они больше никуда не бегут, а стоят и ждут его указаний.

В один из вечеров он так же поднял будильник за кольцо, и оно, вместе серебристой чашкой, осталось у него на пальце, а все остальное грохнулось, и на пол рассыпались пружинки, стрелочки, кнопочки, ножки и маленькие металлические ключики. На шум в комнату забежала мама. Она схватила из шифоньера отцовский ремень и стала с размаху пороть Диму по худенькому тельцу, пока не увидела на полу лужу.

— Ах ты еще и ссаться мне вздумал!

Она одним резким движением сняла с него мокрые шорты и продолжила порку по голой заднице.

Когда она устала и села на диван, Дима понял, что срочно надо бежать, потому что это была только передышка, она еще обязательно продолжит, только чуть-чуть отдохнет. Он вскочил на худенькие ножки, мама увидала его детский, тонкий, но длинный член и опять замахнулась ремнем: