Шандор кивнул и опустил взгляд на свои бумаги. У мальчика есть имя, и оно где-то здесь, в первичной анкете.

– То есть ваше детство было не совсем нормальным.

Мальчик – но он не мальчик, ему уже под тридцать – рассмеялся, давая понять, насколько бессмысленным считает данное утверждение.

– Наверное, как и у всех.

– Что вы чувствуете, когда говорите это? Что ваше детство не было нормальным.

– Я чувствую, что это какое-то эгоистичное нытье?

– Ладно. Понимаю. Но давайте попробуем еще раз. Когда я спрашиваю о ваших чувствах, я имею в виду эмоции, которые вы испытываете где-то в своем теле. Может быть, в груди, в горле, в животе – не важно где. Не спешите. Сделайте пару вдохов. Ваше детство не было нормальным. Что вы чувствуете, когда делитесь со мной этой информацией?

– Эм-м, наверное, я как бы задаю вам косвенный вопрос. Вы к этому клоните? Если задуматься, то да, я спрашивал, не считаете ли вы, что в моем детстве было что-то ненормальное, но вместо того, чтобы спросить прямо, ходил вокруг да около.

Шандор вспомнил имя пациента. Он знал, что оно всплывет в памяти. Бедный мальчик! На протяжении всей жизни все его потребности удовлетворялись – за исключением самых насущных, которые оставались настолько неудовлетворенными, что он их даже не осознавал.

– Да, это, несомненно, толковый анализ. – Шандор кивнул в знак того, что оценил проницательность пациента. – Однако я поделюсь с вами небольшой хитростью, которая поможет вам назвать свои чувства и разобраться в них. Когда вы используете слово «что», это мешает вам назвать свое чувство. «Я чувствую, что…» или «я думаю, что…». Так не годится. Грусть – это чувство. Злость – это чувство. Я чувствую грусть. Я чувствую злость. Я чувствую страх. Я чувствую обиду. Видите? Слово «что» всегда будет вас запутывать.

– Я чувствую…

– Да?

– Я чувствую… будто я плохой человек.

– «Будто» – тоже блокирующее слово.

– Я чувствую себя… плохим, слабым, порочным.

Их первый совместный сеанс длительностью девяносто минут – следующие будут продолжаться пятьдесят, – подходил к концу, и Шандор уже догадывался, как сложится дальнейшая терапия. Картинка начинала вырисовываться. Но важно не забегать вперед. И не выносить непоколебимых суждений на основании первого впечатления. Шандор жалел этого мальчика, неспособного пожалеть себя самого.

– Похоже, вам очень тяжело, – сказал он.

– Почему я такой? Что со мной не так? – Розовые щеки стали пунцовыми.

– Почему вы аддикт?

Это слово вызывает у мальчика отторжение. Джо – не мальчик. Он молодой мужчина. А Шандор – старик. В последнее время, проходя мимо зеркала, Шандор всякий раз отмечал, как возраст обтесывает его лицо: крупный нос становился все крупнее, щеки проваливались, глаза западали. В свои шестьдесят четыре он чувствовал себя столетним стариком. Особенно в дни, когда приходилось останавливаться на полпути вверх по лестнице, чтобы перевести дыхание. Темные круги под глазами напоминали ему о его первых, бруклинских пациентах – метамфетаминщиках, героинщиках и других нелюбимых людях, которые столькому его научили и которым он был обязан всем.

Шандор наблюдал за борьбой в светлых голубых глазах Джо. Он плохой, слабый, порочный. Аддикт ли он? Подходит ли под определение?

– Да, – наконец сказал Джо.

Это был прорыв. По крайней мере, первый шаг.

– Посмотрите на это с другой стороны, – сказал Шандор. – Зависимость не главная проблема. Зависимость всегда представляет собой попытку решить проблему. Это неосознанная попытка избавиться от боли. Поэтому, Джо, вопрос не в том, откуда аддикция, а в том, откуда боль. Именно это мы и постараемся вместе выяснить на наших сеансах.