Ровно через десять минут вы уже стояли рядом с тем, что осталось от «Феррари»: машина уткнулась передом, которого уже, собственно, и не было, в покосившийся от мощного удара электрический столб. Не вписался Валера в поворот, намереваясь развернуться в обратном направлении. Теперь он и Савелий с забинтованными головами лежали на носилках рядом, под надзором полицейских их уже перемещали в санитарную машину.
Последовав за ними в госпиталь, мы узнали, что Валера отделался ушибами и ссадинами, а Савелию аккуратно, под корень, оторвало ухо – это оно было прибинтовано к голове, когда мы его увидели на носилках. Савва только косил на нас своим глазом, не поворачивая головы, и носилки почти сразу скрылись в жерле санитарной машины.
Быть бы тебе на его месте, и была бы у тебя другая поза – чуть левее, или чуть правее – может, сейчас и некому было бы записывать это памятное событие. А ухо у Саввы прижилось, он с ним, с пришитым, потом еще снялся не в одном фильме. Так-то…
К Савелию мы еще вернемся – в будущих главах.
Глава 5
Откуда есть пошла…
Сказать, что «Панорама» всегда приносила новые дружбы, да нет – бывало, разрушала старые. Вот Юз Алешковский – с ним мы оставались в приятелях с московских времен, познакомившись на проводах в эмиграцию одного актера. Наверное, уже тогда Юз подумывал об отъезде. Я вспомнил, чуть ниже, как высылал ему через «контору» книги «Ардиса» и многие другие. И годами позже Юз уехал действительно. Да, так дружба и продолжилась здесь.
Приезжал Алешковский в гости, учил правильно жарить на раскаленной сковороде бифштексы – действительно, вкусно получалось. А еще рассказывал он, как приставал к нему в языковой школе эмигрант, грузин с виду, в широченной кепке-«аэродроме»:
– Вот ты писатель, да?
– Да – отвечал Юз, – вроде, да.
– Значит в картинах понимаешь?
– В каких? – удивился Юз.
– Мне вот совет нужен – я из Кутаиси вывез картину, очень много заплатил, кому надо. Картина – Рембрант называется. Сколько она стоит, а?…
Я и по сей день люблю рассказывать эту байку. А еще из Нью-Йорка Юз присылал в газету рассказы, чаще всего – из серии «Последние слова подсудимого», советского, разумеется. Написаны они были говорком улицы – здесь так не говорят даже те, кто раньше говорил. И однажды я ему сказал:
– Юз, ну хватит, давай что-нибудь еще, другое.
– А эти – что? У меня еще много их заготовлено для книги.
– Вот для книги их и побереги – в газете они как-то изжили себя: читатель-то наш оттуда давно уехал, может, хватит с него…
Юз грохнул трубкой, кажется, я даже и в Лос-Анджелесе слышал этот звук. И больше он не звонил. Лет двадцать прошло с той поры – а нам не случилось больше говорить с ним. Разлучила нас редакторская принципиальность… Так-то.
Что-то похожее было и с Левой Халифом: не показался мне его стих, хотя охотно его прозу печатал, и вот даже книгу целую издал – «ЦДЛ», чем и по сей день горжусь. А тут – заперло: ну, не очень был стих, честно. Рёв Халифа в трубке у меня по сей день в ушах:
– Как?!! Не нравится?!!
И тоже пропал лет на несколько. Вспыльчивый Лёвка. Я ему сам как-то потом позвонил, отошло все, дружим снова, хотя и живем на разных побережьях.
Губерман… один день пробыл в городе Игорь в тот раз, всего-то. На ночь он всё же остался у меня, улеглись мы далеко за полночь, при том, что вылет из Лос-Анджелеса предстоял ему где-то часов в 7 утра: это устроитель его выступлений в Штатах сэкономил на билете, думаю. А может еще почему, только рано я не встаю и уже в отсутствие Игоря нашел записку, оставленную им на столе: «Спасибо за разговоры…».