– Ну что, моя зажигалочка, – Сонька хлопает в ладоши, как только я появляюсь в дверном проеме. – Я смотрю, ночь у тебя выдалась бессонной. Судя по кругам под глазами.

– Каким кругам?

Сразу хочется подбежать к зеркалу и внимательно себя рассмотреть, но я этого не делаю. Замечаю Ванину фигуру, что маячит в гостиной, и целенаправленно иду варить кофе.

– Подробностей, что ли, не будет?

Соня просто фонтанирует остроумием, и все, что я сейчас хочу, это придушить ее. Снимаю турку с огня, переливая все это дело в кружку.

– Со-о-о-онь, –  сажусь за стол, сдавливая пальцами виски.

– Значит, точно было. И чего тогда такая кислая?

– Ничего. Просто…

Позади слышатся шаги, и я замираю. Знаю, конечно, что это Ваня. Но вот как себя вести после произошедшего, понятия не имею. Почему-то с Токманом у меня все сложнее.

Пока я в сотый раз обдумываю свою речь, Ваня забирает мою кружку и делает большой глоток кофе, полностью игнорируя то, что он горячий.

Смотрю на него, и сердце замирает. Зря я полезла в петлю. Зря.

Токман возвращает чашку и так по-собственнически закидывает руку на мое плечо.

– У вас любовь?

Сонька говорит это так громко, что мне хочется спрятаться под стол. Язык ей отпилить и выбросить. Убью заразу. Вот как только останусь с ней наедине, ей точно не поздоровится.

Это надо… Додумать не успеваю, потому что Ванька в свойственной ему манере очень так легко отвечает на Сонькин вопрос:

– Любовь-любовь. Не завидуй, Комарова, – хмыкает и, сжав мою ладонь, снова тащит в спальню. Правда, выражение лица у него такое… Короче, не предвещает ничего хорошего. Да и руку он мне так сдавливает, еще немного – и посинеют пальцы.

29. 29

Иван

Таткины непосредственность и скрытность срывают с меня последнюю маску спокойствия. Первым звоночком было ее желание спрятаться утром. Да, в этот раз она не сбежала, но, скорее всего, дело тупо в обстоятельствах. Квартирка-то ее.

Вторым – испуганные взгляды в кухонный дверной проем.

И вишенка на торте – обсуждение своих надуманностей с Комаровой. Не со мной, а с подружкой.

Раздражение зашкаливает. Я тащу Азарину наверх, не слишком беспокоясь о ее комфорте. Точнее, совсем не беспокоясь. Сейчас мне плевать.

– Больно, Ваня. Отпусти, у меня уже пальцы посинели.

Заталкиваю ее в спальню, со всей силы хлопнув дверью.

– Можно было сказать сразу, а не терпеть! – понимаю, что просто ору ей в лицо. – У тебя все и всегда так, – убавляю громкость.

Татка ошарашена. Хлопает своими глазищами и ни черта не понимает. Она никогда и ничего не понимает! Меня просто кроет, а она строит из себя фарфоровую куклу.

Неживая. И эмоции на лице такие же. Нет их. Совершенно.

– Как так, Ванечка?

Это ее «Ванечка» заставляет сбавить обороты. Перестроиться на более мирный лад.

– Вместо того чтобы сказать мне напрямую, что тебя беспокоит, ты сидишь и обсуждаешь свои заморочки с Комаровой на кухне.

– А что я, по-твоему, должна сказать?

– То, что вбила в свою башку, – упираюсь пальцем ей в лоб, и Татка кривит губы.

Не нравится ей. Мне тоже не нравится.

Раньше все было проще. Никаких эмоций. Случилось и случилось. Каждая новая равно проходящая.

А с ней… сам не думал, что одна ночь настолько перетряхнет мое сознание. И до того крыло, а сейчас так вообще.

Собственнические инстинкты ревут и устраивают забастовку.

Грубость и резкость лишь результат Наташкиных секретов и тупизма. Мне нужно знать, что она себе придумала. В чем причина?

К чему усложнять? Шептаться с подружкой, но при этом стрематься сказать, что ее беспокоит, мне в лицо?

Сцепляю пальцы в замок на затылке и отхожу к окну.

– Это ничего не значит.