Недолго длится и ослепление Сольвейг у ибсеновского Пера Гюнта. Первое же неблагоприятное обстоятельство – и он покидает ее, и что характерно, тут же переключается на других женщин, не вспоминает Сольвейг долгие годы, пока, наконец, не возвращается в родные места и не обнаруживает ее, все так же ждущую и выплакавшую от горя глаза.
…Кстати, далеко не все жертвы, втянутые в деструктивные отношения, были влюблены в своих будущих мучителей. Кто-то капитулировал под нажимом рокового и… окружения – «ты посмотри, как человек по тебе убивается! Когда ты еще такую любовь встретишь?!»
Кто-то подсел на разгадывание «жгучей тайны» рокового, демонстрирующего пазлы из разных наборов – ну как совместить любовь к бездомным кошечкам и дон-жуанский список из двухсот женщин?
Кого-то быстро раскачали на эмоциональных качелях и закружили в трех соснах – как своего секретаря Теодоро «собака на сене» Диана, «любовь» которой началась с приступа бешеной зависти к служанке Марселе – невесте Теодоро.
Если жертва пытается противостоять сближению с неотразимым или хочет отдалиться от него в разгар Обольщения, он может использовать разные тактики, чтобы не упустить ее. Например, вызывает в ней чувство вины, приписывая ей бессердечность, жестокость и манипулятивность. «Не говорите мне «прощай». Не верю я, что вы бездушны», – поет, например, Юрий Антонов, хотя совершенно не понятно, почему из желания попрощаться делается вывод о бездушии героини.
«Сердце ваше не создано для любви, – пишет виконт де Вальмон президентше де Турвель. – Лишь мое, на которое вы беспрестанно клевещете, способно чувствовать. Ваше же не ощущает даже жалости.
Если бы это было не так, вы не отказали бы хоть в одном слове утешенья несчастному, открывшему вам свои страдания, вы не скрылись бы от его взоров, тогда как видеть вас – его единственная отрада, вы не стали бы так жестоко играть его тревогой, сообщив, что вы больны, и не дав ему разрешения прийти к вам, чтобы узнать о вашем самочувствии, вы поняли бы, что та самая ночь, которая для вас была лишь двенадцатью часами отдыха, для него должна была стать целым веком страданий. Чем, скажите мне, заслужил я эту убийственную суровость?»
А вот другое сильнодействующее средство обольщения строптивой жертвы, которое 20-летний Лермонтов в 1834 году использовал в отношении Екатерины Сушковой, на которую затаил обиду еще в 16 лет. Теперь же, узнав, что Miss Black-Eyes собирается замуж за его друга Лопухина, он поспешил в Санкт-Петербург и принялся бомбардировать Екатерину упреками, намеками и полупризнаниями.
О том, как Лермонтов «убил в ней сердце, душу, разрушил все мечты, все надежды», Сушкова рассказала в своих «Воспоминаниях»:
«– Вы грустны сегодня, – сказала я ему, видя что он беспрестанно задумывается.
– Не грустен, но зол, – отвечал он, – зол на судьбу, зол на людей, а главное, зол на вас.
– На меня? Чем я провинилась?
– Тем, что вы губите себя; тем, что вы не цените себя; вы олицетворенная мечта поэта, с пылкой душой, с возвышенным умом, – и вы заразились светом! И вам необходимы поклонники, блеск, шум, суета, богатство, и для этой мишуры вы затаиваете, заглушаете ваши лучшие чувства, приносите их в жертву человеку, неспособному вас понять, вам сочувствовать, человеку, которого вы не любите и никогда не можете полюбить.
Скажите, если бы вас в одно время любили два молодые человека, один – пускай его будет Лопухин, он богат, счастлив, все ему улыбается, все пред ним преклоняется, все ему доступно, единственно потому только, что он богат!
Другой же молодой человек далеко не богат, не знатен, не хорош собой, но умен, но пылок, восприимчив и глубоко несчастлив; он стоит на краю пропасти, потому что никому и ни во что не верит, не знает, что такое взаимность, что такое ласка матери, дружба сестры, и если бы этот бедняк решился обратиться к вам и сказать вам: спаси меня, я тебя боготворю, ты сделаешь из меня великого человека, полюби меня, и я буду верить в Бога, ты одна можешь спасти мою душу. Скажите, что бы вы сделали?»