Дуня с Машей еле дождались, когда уйдет тетя Ирина. А когда повеселевшая мама сказала, что завтра им ждать Евпраксию Елизаровну, то Дуняша даже уснуть не могла. Ситуация с росписью вызывала у неё двоякие чувства. С одной стороны она всерьёз обеспокоилась из-за поднявшегося шума вокруг её работы, а с другой ей не верилось, что из такой ерунды кому-то не стыдно раздуть скандал с последствиями. Она могла бы нарисовать действительно шокирующие вещи, но выбрала милый, подходящий её возрасту сюжет и, к полнейшему своему изумлению, ошиблась.

Дед только крякнул, когда услышал, какая важная гостья завтра посетит его дом, но был доволен. А Милослава торжествующе посмотрела на него и весь вечер сидела, как царица.

А на следующий день случился коллапс! Не успела прибыть боярыня Кошкина со своими женщинами, отведать наливочки и посмотреть чудо-картину, как заявился отец Варфоломей. У Дуни даже сердце сжалось в предчувствии неприятностей. Она с тоской посмотрела на Кошкину и потупила взгляд.

Боярин Еремей велел Милославе спуститься и чинно попросил разрешения войти в Дунину светелку вместе с отцом Варфоломеем. Разрешила. Отец Варфоломей вошёл и застыл. Повисла гнетущая тишина. Потом он вплотную подошёл к иконе, перекрестился, благословил присутствующих.

— Постилась ли ты, Дуняша, перед тем, как браться за кисти? — первым делом спросил отец Варфоломей.

Дуня от неожиданности только глазами хлопала, но мама помогла:

— Мы соблюдаем все посты, и ты знаешь об этом.

— Но тут особый пост, чтобы очистить душу перед…

— Уж если у ребенка душа грязная, то… — громогласно влезла боярыня Кошкина. Она сидела в креслице за рабочим столом Дуняши и неодобрительно наблюдала за отцом Варфоломеем. Её перекосило уже тогда, когда священник оставил уличные следы на чистом девичьем коврике.

Да и Иринка вчера рассказала, зачем нужна её поддержка Милославе Дорониной, и та решила, что если ей понравится расписанная стена, то она заступится.

Евпраксии Елизаровне с первого взгляда очень понравилась светелка маленькой Дуняши, как и сама малышка. Она хотела с ней пообщаться, чтобы убедиться, что девочка сама всё рисовала, но ей помешали.

— И что означает сия фреска? — проигнорировав выпад боярыни, непривычно ласково спросил отец Варфоломей.

Дуня насторожилась и мысленно возмутилась: ничего не означает! И шторы ничего не означают, как и кровать, испачканный уличной грязью коврик, сундук… Но надо было отвечать и искать смысл в детской картинке, а то придумают за неё.

— Дерево, — сглотнув, начала говорить Дуня, — это наш мир. А животные… они наше настроение, — тщательно подбирая слова, она пыталась выразить свою мысль коротко, чтобы не дать повод прицепиться к пояснениям.

— Настроение? — всё же заострил внимание отец Варфоломей.

— Волк выискивает, чем поживиться; зайцу надо всё успеть и никому не попасться; улитка рада тому, что просто живёт…

Дуня замолчала. Лица взрослых вытягивались в удивлении, и она поняла, что наговорила уже достаточно.

— Хм, вот оно как. Улитка рада тому, что просто живёт, — глубокомысленно повторил отец Варфоломей. — Значит, ты решила, что можешь наделять бездушных тварей божьих собственным предназначеньем? Решила оспорить…

— Гхм, — кашлянул дед и строго посмотрел на него.

Дуня колебалась между тем, чтобы заплакать и подбежать к матери и тем, чтобы гордо посмотреть на своего личного врага, а отец Варфоломей — её враг. Но решать не пришлось, её лицо само по себе сделалось насупленным, а сжатые кулачки привлекли взгляд Кошкиной.

— Почто дитя светлое гнобишь? — боярыня грозно пристукнула посохом и подалась в сторону отца Варфоломея. — Кто дал тебе право изничтожать божью искру в сердце ребёнка?