— Хранят тебя Пятеро, матушка, — прошептала Наталья, и больше я ни слова от нее не услышала, но мне показалось, что она беззвучно плачет, и дорого бы я отдала, чтобы узнать почему.

В духоте сон не шел, меня мучило тягучее обрывистое забытье. Я не привыкла спать на такой мягкой перине, да и на спине, черт возьми, с беременным животом я тоже никогда не спала, и потому я то проваливалась в темноту, то выныривала из нее. Печь окончательно прогорела, треска я больше не слышала, за окном поднялся ветер и выл уже от души, Марья всхрапывала на печке, под боком у меня замерла Наталья. Вернулся кто-то из девушек, выгнанных мной из опочивальни, но у меня не было сил растолкать Наталью и потребовать, чтобы все лишние вымелись прочь. И когда я разобрала слова, не поняла сразу, сон это или явь. Точно они не были из моей прошлой жизни.

— Мальчонку родит, так со двора его сразу же. Скажем, что мертвого родила. Или на девку сменим.

— А?..

Я вздрогнула и открыла глаза. Завывал ветер и уютно храпела Марья на печке. Я отдышалась, прогоняя кошмар, затем толкнула локтем Наталью.

— Что, матушка? — сонным голосом, но сразу откликнулась она. — Началось?

— Нет. — Я помолчала. Голос, который мне померещился, был не ее. — Спи.

Ни шагов, ни голосов больше. Может, это был морок, а может, и нет.

«Мальчонку родит, так со двора его сразу же. Скажем, что мертвого родила»…

Со смертью боярина Головина ничего не закончилось. В опасности был и его наследник, которому еще предстояло появиться на свет.

6. Глава шестая

Моего мужа хоронили на следующий день.

С утра опочивальня наполнилась челядью, даже еще не рассвело. Меня разбудили, укутали в длинную простыню, подняли на руки и понесли прочь. После кошмара — или яви? — я забылась коротким нервным сном и сейчас соображала плохо, а говорить под руку девкам опасалась. Пока, полагала я, им нет смысла скидывать меня с лестницы, но как знать?

Но меня донесли до самой обычной бани. В меру горячей, пахнущей терпкими травами. Я обеспокоилась, что меня замутит или станет плохо от жара, но, видимо, все было продумано и отработано не на одном поколении. Вениками здесь не парили, да и температура была не такой высокой, в этом было основное отличие, а все прочее — камни, пар и полки — напомнило мне привычный релакс.

Процедура мытья была недолгой, после чего меня вывели, закутали в простыню, усадили, расчесали, дали завтрак — мягчайший хлеб, на который я налегать не стала, и чай, похожий на сбор ароматных трав; первый раз в жизни я попробовала пареную репу в меду и, кажется, совершенно не по-боярски приговорила порцию на нескольких человек: судя по лицам женщин, они рассчитывали после меня поживиться.

Когда я принялась за творог с кедровыми ядрышками, женщины засуетились. Наверное, у них поджимало время, я же была намерена запастись энергией на целый — как говорила Наталья, долгий — день, хотя понятия не имела, что меня ждет. Фроська внесла в предбанник одежду, и мне пришлось оторваться от еды во имя соблюдения приличий. Я все еще держала в голове, что я любила мужа.

Траурная одежда меня удивила. Она была дорогой, но при этом рваной — что рубаха, что верхнее платье, что душегрея. Даже волосник оказался с прорехой, но так, чтобы волосы все-таки не торчали, и кика на этот раз темная.

— Ай, матушка, расшиблась-то как, — сочувственно и вроде бы не притворно сказала Наталья, аккуратно, чтобы не растревожить мою шишку, убирая мне волосы в косу.

— До крови? — насторожилась я.

— Милостивая помиловала!

Кто-то бил меня так, чтобы я потеряла сознание, но чтобы ни в коем случае не убить? Так было задумано или дрогнула рука? Или боярыня Головина с кем-то сговорилась?..