- Ничего, он привыкнет. К Эмме привык, и к тебе привыкнет, - услышал я тихий голос своего сына.

Остановился и решил не отсвечивать.

- Ты зачем сравниваешь? – вклинился голос этой недоняни.

- А что? Эмма тоже, как Шарик, приблудная. Бабушка сказала. Нет, я ее, конечно, полюбил. Но чисто из принципа все равно ругаюсь, периодически, сама подумай, я Эмму тоже у него не просил, а он привез, оставил на меня ее, еще и тебя повесил мне на шею. И что? Разве интересуется, нужны вы мне или нет? А я всего-то собаку попросил. А он такой скандал устроил. Я вот тоже, может, хочу, чтобы меня кто-то любил. Понимаешь? – лепетал мой сын няне Эммы.

- А разве тебя никто не любит?

- А кому любить? Мама умерла, бабушка с отцом в контрах, Эмма еще маленькая, ты десятая няня, да еще и глуповатая, отцу некогда. Вот все любвидарители и закончились, - совсем по-взрослому завершил разговор Степан.

Мне даже показалось, что я его видел в этот момент. Потому что так отчетливо представил его позу, выражение лица, серьезный, совсем не детский взгляд, эти темнеющие глаза его матери. Развернулся и опять отправился в свой кабинет. Мне было больно. Не знаю почему. Кого я жалел в этот момент больше себя или его. А может всех нас. В этот момент я почувствовал себя, как ни странно таким же псом, которому тоже хочется тепла. Только получить его, в отличии от всех остальных, мне просто некогда. Да и не от кого. После смерти Вики ее мать хорошо прошлась по ушам Степана. Мальчишка теперь сидит с кашей в голове. Которую мне долго разгребать. Мать Эммы – случайная связь, от отчаяния, не принесла мне тоже успокоения. Наоборот хлопоты в лице Эммы. Потому что эта горе мамаша не была готова к такому повороту, слишком молода и красива, и вообще… И теперь часть слов матери Вики в глазах Степана имеют доказательство. Которое никуда не деть. «Может мне тоже себе завести собаку?» - подумал я в тот момент, когда раздался истошный собачий визг.

Как я бежал до гостиной уже не помню. Но очутился я там очень быстро. Бегло осмотрел собравшихся, нашел источник звука, что немного пометался по комнате, а потом забился под диван, причем как это у него получилось – загадка. Вытаскивать придется, явно, с трудом. Степан испуганно хлопал глазами, как и няня, а Эмма стояла посередине комнаты и в руках держала клок собачей шерсти.

- Что это? – спросил я строго, просто потому что сильно переживал.

- Эмма ухватила Шарика за колтун, и не устояла на ногах, начала падать и потянула его, - начала тараторить няня.

- Доставайте собаку, и в ванную в комнате для гостей, - скомандовал я.

В комнатах детей мыть это животное я не собирался. Горничная, конечно, потом все помоет, но почему-то я не был готов увидеть этот комок шерсти и репьев в ванной Степана или Эммы.

Собака, скорее всего, почуяв неладное, не хотела вылезать из-под дивана. Но Степан бывает очень настойчив. В ванную комнату сын тащил щенка волоком. Эмма бежала за ними.

- Ну, Шарик, сейчас ты станешь водолазом. И мне все равно что у тебя нет этой породы в корнях.

Взял собаку на руки и поставил в душевую кабину. Включил теплую воду и стал обмывать. От цвета воды, которая стекала с него, мне стало дурно. Посмотрел через плечо на няню. Та, походу, даже не поняла, чего я на нее смотрел. Продолжила наивно хлопать глазами.

- Пап, давай намылим его, - под руку мне влез сын, - мы купили по дороге домой средства по уходу за длинношерстными собаками, - в руках у Степки была какая-то бутылочка.

Он быстро скинул с себя одежду, оставшись в одних трусах, шагнул в душевую кабинку. Шарик отшатнулся от него в испуге. Но Степан не растерялся. Почесал его за ухом, потрепал за холку, чем немного расслабил пса. А потом выдавил немного средства и стал маленькими ручками втирать шампунь в шерсть собаки. Тут же подоспела Эмма, она отчаянно рвалась к нам, пиная и ругая няню. И наконец, вырвавшись из не особо цепких рук девушки, она влетела, прямо в одежде, в кабинку. Дети с такой радостью мылили снова и снова собаку. Та почувствовав, что нет опасности тоже расслабилась. Периодически стряхивала пену, тряся шерстью, обдавая нас брызгами. Дети при этом хохотали. Я злился. Но никого не ругал. Через какое-то время, пены стало очень много, потому что с каждой помывкой, шерсть становилась чище, пена мылилась лучше. И теперь это была просто игра в пену. Детский хохот первый раз за долгое время после смерти Виктории разрезал тишину дома. И это было очень ново для меня, так щемяще трепетно.