Мы молча переглянулись. Даже несмотря на то, что одной из нас было шесть, обе понимали, что жить так дальше больше нельзя.

– Пааап, ну сколько можно… – Схватив пульт, я переключила канал, потому что уже просто не могла выдерживать ругательства отца, которые он посылал ведущим по ту сторону экрана. – Зачем смотреть, если это только злит тебя? В самом деле! Как ребёнок!

Обругав отца, я вернулась к выпеканию оладий.

Злости не хватает! И себе настроение портит, и другим не даёт насладиться прелестью раннего утреннего подъёма…Радует хотя бы то, что не приходится будить Стасю. Её гиперреактивность – это конечно не панацея, но я даже не представляю, как бы справлялась с ней, если бы она была той ещё соней-засоней. Сама-то еле встаю после полного учебного дня и пятичасовой смены, заканчивающейся в час ночи.

– Да потому что врут они всё, сволочи!

Отец закричал так, что я тут же подпрыгнула на месте, внезапно обнаружив, что чуть не заснула.

– Боже… – отходя от шока, произнесла я. Прикрыла глаза и ответила единственное, что я могла ответить в данном случае: – Потому что не других надо слушать, а самому что-то делать.

Заметив, как недовольно я кошусь на бутылку алкоголя, отвечать папа не стал. Молча подтянул бутылку, открутил крышку и заполнил стопку. Порицательный взгляд не помог – я отвернулась, не желая видеть, как самоуничтожается отец.

Чуть позже, попросив Стасю помочь с чаем и кофе, я расставила тарелки на стол. В центр поместила блюдо с готовыми оладушками, достала сметану и разложила столовые приборы.

Конечно же папочка не отказал себе в очередной слабости – снова потянулся за бутылкой, но на это раз я шлёпнула его по руке.

– Не сейчас! – строго наказала я. – Как уйдём, можешь хоть запиться. – Пододвинулась ближе, наклонилась, покосилась на Стасю и прошептала: – Хотя бы ребёнка мне не порть. Не понимаешь, что подаёшь дурной пример?

Отодвинулась.

На удивление, критика сработала. Взгляд, которым папа одарил Стасю был преисполнен печалью. Мне даже показалось, что впервые за долгое время папе стало не всё равно на ребёнка.

Отношения отца и Стаси были, мягко говоря, бесформенными. Иногда они здоровались по утрам, иногда он даже забирал её из детского сада, когда я чересчур зашивалась на работе или учёбе, но всё остальное время они были… словно чужими людьми. Ещё со времён моего детства папа не сильно баловал меня вниманием. Да, я любила его, но любила только потому, что на фоне вечно строгой и серьёзной мамы он был отдушиной, которая смягчала влияние материнской опеки своими шоколадками, подарками и разрешениями, которые было так трудно получить от матери.

Как же всё меняется… Как же мне теперь не хватает маминой строгости.

– Возьми вилку, – пригрозила я сестрёнке, когда та потянулась к оладушку рукой.

Ну точно… теперь вся мамина строгость передалась мне.

Глядя на огорчённую мордашку Стаси, расстроенную тем, что придётся кушать вилкой, я поняла, что переборщила. Мне всегда хотелось, чтобы сестрёнка выросла ответственной, чистоплотной и воспитанной, поэтому я зачастую перегибала. Вот и в тот момент я поняла, что перегнула. В конце концов, почти никто не есть оладьи столовыми приборами. Уж точно не в этой стране.

– Ладно… – сжалилась я, – кушай так.

Ребёнок тут же изменился в лице. От улыбки щёчки стали больше. Разом засунув половину оладушка в рот, девчушка откусила тот и, словно хомячок, начала пережёвывать еду.

Я хотела снова поругать ребёнка, но не удержалась и заулыбалась сама – слишком уж умилительным был её вид. Порой, мне кажется, что от полного перехода за грань апатии меня удерживает только этот ребёнок. Кажется мне только порой… но лишь потому что всё остальное время я уверенна в этом на все сто.