— Классный, да? — постучав по протезу, хвастается Вероника. — Качество просто потрясающее. Чувствую себя девчонкой из будущего. Хочешь потрогать?

— Мне нравится, — киваю я, погладив часть искусственной ноги. — Тебя не портит. 

— Шутишь, что ли? Меня портила инвалидная коляска, а сейчас я настоящая богиня, — непринужденно смеется девушка. — Спасибо, — ее губы касаются моей небритой щеки. — Я знаю, что ты ввалил кучу денег в клинику. 

Я морщусь, как всегда, раздражаясь, когда речь заходит о деньгах. На самом деле Гарсия бы не взяла у меня ни доллара. Поэтому пришлось искать другие варианты. Так мне и подвернулся перспективный проект талантливого протезиста, обладающего оригинальным видением того, как могут выглядеть обычные протезы. В итоге Вероника Гарсия стала не только первым пациентом высокотехнологичной клиники, отказавшейся от реалистичного протеза ампутированной в подростковом возрасте правой ноги, но и первой альтернативной успешной моделью, сумевшей изменить отношение многих к инвалидности. Она — пример того, как если очень сильно этого захотеть, слабость можно превратить в индивидуальность и добиться успеха и признания. Вероника Гарсия смогла. Ее лицо украшает рекламные билборды по всему миру, она не стесняясь позирует в бикини для фотоссесий модных журналов, ее смелостью и красотой восхищаются миллионы поклонников. И она — единственная женщина, которую я трахаю абсолютно бесплатно и считаю хорошим другом. 

—  Ерунда, Никки. Результат того стоит, — прерываю поток благодарных поцелуев. — К тому же, я должен…

— Не ты, а твой папаша, гореть ему в аду, — перебивает Вероника. — Вернусь в Бруклин и станцую на его могиле. 

— Я бы присоединился, но пока не планирую возвращаться в Штаты, — отзываюсь, не испытывая ни малейшего раздражения от нелицеприятных слов в адрес моего горе-отца. 

Когда Нике было всего десять, Даррен Мердер сбил ее прямо на тротуаре.  Наверное, не стоит говорить о том, что ублюдок сел за руль обдолбанный вусмерть и тупо не заметил бегущую в магазин соседскую девочку. Даррен сел в тюрьму, а Ника осталась инвалидом на попечении мамаши-наркоманки, сбагрившей больного ребенка в приют. Я знаю, что таких историй миллион, и они давно никого не трогают. Особенно таких, как я, обладающих низким эмоциональным порогом. Жалеть, сопереживать, заботиться о людях — это не про меня.  В большинстве своем человеческая раса представляется мне кучкующимися в стадные сборища безмозглыми паразитами. Я бы тоже благополучно забил на то, что произошло, так как арест отца стал лучшим событием за четырнадцать лет, прожитых в одной квартире с моральным уродом, но вышло иначе. 

Я хорошо знал Веронику до аварии, мы росли в соседних квартирах в семьях с низкой социальной ответственностью, как это теперь принято называть. Она была полноватой латиноамериканкой, а я тощим ботаном-очкариком, и нас обоих изводили придурки с улицы. Наверное, это и стало сближающим фактором. Ника — единственный человек, с которым я нормально общался в тот период. В трущобах не особо жалуют заикающихся вундеркиндов, и когда в пятнадцать лет я оказался в престижном университете, то наивно полагал, что в обществе отпрысков успешных родителей меня наконец оценят по достоинству. Но чуда не случилось. Я остался изгоем, пока Амиран аль-Мактум не обратил на меня свое царственное внимание. Те, кто не видели в жизни ничего кроме дерьма, как никто другой умеют ценить хорошее отношение. Но всему есть предел. Я не долгосрочная инвестиция короля Анмара и пахал на него не для того, чтобы он, как и десятки ублюдков до него, ткнул меня носом в грязь, указав мое настоящее место.