— Алиса, — уверенно прерываю поток ее слов, приложив палец к сухим губам. — Я видел Жасмин аль-Бассам дважды и оба раза мельком. Никогда не говорил с ней и точно не дарил никаких кулонов. Все, что говорили, эти две женщины — ложь. Есть только ты и я, других не существует. Ты никому не должна верить. Только мне.
— Я не поверила, Мир, — выслушав, доверительно признается Алисия. — Я чувствую, что никого кроме меня нет.
— Правильно чувствуешь, Лиса.
— Ты, правда, никогда не влюблялся?
— Нет, никогда.
— А сейчас? — в тихом голосе звучит непривычная робость, сдавливающая грудную клетку до боли.
— И сейчас — нет.
Алисия растерянно замолкает, одергивая руку. Несколько секунд лежит неподвижно, а потом упирается ладонью в мое плечо.
— Тихо, сладкая, — обхватив тонкое запястье, нежно поглаживаю его подушечками пальцев. — Ты задала неправильный вопрос. Я действительно не знаю, что такое влюблённость. Эта стадия меня миновала. Перебирать варианты оставлю другим, тем, кто не готов принимать решения и брать на себя ответственность. Я придерживаюсь правила, что мужчина выбирает веру, родину и любимую женщину один раз в жизни, и буду сражаться за свой выбор до конца. Ты очень давно и очень глубоко в моем сердце, tatlim, и это никогда не изменится.
— А если я никогда не рожу тебе сыновей? — несчастным голосом спрашивает Алисия.
— Родишь, — твердо заверяю я, отметая любые сомнения. — Сыновей, дочерей или обоих сразу. Врач сказал, что нет никаких причин, по которым ты не сможешь забеременеть и выносить ребёнка.
— Я не скоро смогу решиться снова..., — подавленно шепчет Алиса.
— Я тебя не тороплю, tatlim.
Она отстраняется, чтобы запрокинуть голову и взглянуть на меня. Сердце сжимается и горит, когда я вижу ее заплаканное мертвенно-бледное лицо, потрескавшиеся губы, покрасневшие веки, окружённые темными кругами.
— Я должен был сказать это в самом начале, — произношу с запоздалым пониманием. Наши взгляды соприкасаются в глубоком тягостном молчании. Сотни слов горят на языке и ни одного правильного. Я не верю в слова, но Алисе они нужны сейчас. — Я много чего наворотил, tatlim. Меня оправдывает только то, что я боролся за то, что считаю своим. Мой отец не боролся. Никогда и ни за кого из нас. Почему я должен был отпустить тебя? Я не мог этого сделать. Никогда не смогу.
— Не отпускай, Ран, — отзывается нежным шепотом, пристально всматриваясь в мое лицо. — У тебя капилляры в глазах полопались, — прохладные кончики ее пальцев трогают мои скулы, а мне кажется, что они касаются сердца. Алиса облизывает губы, неотрывно и внимательно рассматривая мое лицо.
— Ерунда, хорошие капли, пара часов сна и все пройдёт, — отмахиваюсь, качнув головой.
— Сколько ты не спал?
— Не волнуйся обо мне, tatlim. Это ты у нас оказалась на больничной койке.
— Вообще-то мы тут вместе лежим, — с горьким призрачным подобием улыбки замечает Алисия. — Когда ты уезжаешь в Нью-Йорк?
— Уже должен там быть, — не сразу отвечаю я. Алиса опускает взгляд на мой подбородок, тщательно скрывая свои чувства. — Твой отец меня подменит на несколько часов.
— Сколько? — взмахнув ресницами, вопросительно смотрит в глаза.
— Сколько? — переспрашиваю, не поняв вопрос.
— Сколько часов у нас осталось? — поясняет tatlim, и голубая радужка бездонных глаз стремительно темнеет.
— Семь, может, восемь.
— Понятно, — она отворачивает голову, уставившись в потолок. Не нужно быть знатоком душ, чтобы понять, что за эмоции сейчас душат мою жену. И они полностью обоснованы.
— Я сделаю все возможно, чтобы вернуться, как можно быстрее, — хрипло обещаю я.