Затем я подошла к окну и распахнула его, чувствуя почти сразу же, как кожи лица и рук коснулся свежий вечерний воздух. Приглушенные крики и голоса с улицы, отдаленно слышимый шум автомобилей, отголоски уличной рекламы – городская жизнь со всеми звуками и ощущениями ворвалась в кухню стремительно и остро, ведь мой дом находился недалеко от центра. Всеобъемлющее умиротворение наполнило мою грудь, и я почувствовала непреодолимое желание прямо сейчас оказаться на улице.

Просто прекрасно!

Было бы, если бы я не чувствовала на себе пристальный изучающий взгляд, а в воздухе – режущее напряжение, плотное, как вата.

Я украдкой вздохнула и вернулась к завариванию чая, стараясь оставаться невозмутимой и спокойной. Или хотя бы казаться такой.

Саша сидел за столом и молчал, внимательно наблюдая за всеми моими действиями. Кажется, он не сказал ни слова с момента нашего разговора в подъезде. Мама отошла ответить на звонок с работы и оставила нас наедине. Мне хотелось зарычать от бессилия. Особенно сильно напряжение чувствовалось первые несколько минут. Мне было некомфорт-но в собственной кухне, и это чертовски выбивало из колеи.

Пару раз Саша театрально вздохнул, попытавшись прервать неловкое молчание, но этим только все усугубил. Я оставила его попытки без внимания и продолжила накрывать на стол, избегая его пристального взгляда.

Часы показывали десять минут седьмого. Чтобы успеть вовремя встретиться с Гитой, мне нужно выйти из дома без пятнадцати семь, а значит, играть этот спектакль под названием «гостеприимство» я должна еще как минимум полчаса.

Боже, почему мама ушла именно сейчас? У них с моим бывшим получался прекрасный диалог, вся прелесть которого была в том, что я в нем не участвую.

– А-а… – вдруг протянул он, снова нарушив тишину. Мне показалось, я услышала, как она разбилась множеством мелких осколков. От неожиданности я вздрогнула и подняла голову, впервые за десять минут глядя прямо на Сашу. – Наверное, ты пойдешь к Гите?

Я только начала раскладывать на блюдце овсяное печенье, но после его слов мои руки замерли. Саша сидел, подпирая подбородок ладонью и растянув губы в усмешке. Глаза его снова горели лукавством и блестели от теплого солнечного света, который освещал кухню через широкое окно.

– Будете болтать о том, что случилось вчера ночью?

– Нет, не будем. Мир не крутится только вокруг тебя.

Слова сорвались с языка неконтролируемо и слишком быстро. Я почти сразу осознала, что собственноручно рою себе яму, в которую совсем скоро захочу лечь и закопаться. Воскресенский заметил это и остался доволен тем, что его провокация удалась. А я нарекла саму себя идиоткой пятьдесят раз подряд.

– Ты не умеешь врать, Лиз, – произнес Саша, наклоняясь вперед. Опираясь локтями о стол и скрещивая пальцы под подбородком. – Просто признай, что это событие выбило нас обоих из колеи.

– Я не понимаю, чего ты добиваешься, – честно призналась я и склонила голову набок, разглядывая его краем глаза.

Он сидел на кухонном диване, придвинутом к стене. На столе перед ним лежал его телефон, и на секунду я опять вспомнила вчерашнее утро в номере отеля. Как подошла к тумбе, чтобы забрать сумку, и заметила оба наших телефона, лежащих рядом друг с другом.

Странное воспоминание. Оно явно было не к месту, и я нахмурилась, прогоняя его прочь.

Саша пожал плечами, будто понятия не имел, о чем я говорила.

– Я просто разговариваю с тобой.

– Не на ту тему.

– Ты не слишком разговорчивая почему-то.

«Действительно, почему?» – усмехнулась я про себя.

Неужели Саша не понимал? Меня искренне удивляло, что он вел себя совершенно спокойно, как будто произошедшее между нами вчера ночью было не из ряда вон. Или я не ошиблась, когда предположила, что для него нормально переспать с бывшей девушкой и почти сразу забыть об этом?