– Я всё равно бы никогда не связала свою судьбу, познакомившись по переписке с зеком, – говорила блондинка.

– И я, – вторила ей стройная и точёная, словно кукла.

– Да и я бы тоже не пошла, коли б дело происходило сейчас, а тогда вот, извините, не было таких у меня подруг мудрых. И было мне, девочки, четырнадцать лет всего. Это тоже в виду имейте.

– Чокнутая ты, Верка.

– Ненормальная.

– И чокнутая, и ненормальная. Вполне согласна. Но рада очень, что именно так распорядилась судьба.

– Он обманывает тебя, Вера. Пописывает от делать нечего, а ты и обалдела от счастья. Папа – не последняя фигура в системе лагерной охраны – рассказывал, что обилие свободного времени у заключённых делает из них таких писателей, Пушкину какие дать могут фору в эпистолярном жанре. И ведутся на это бабы.

– Совершенно не спорю с вами. Возможно, что объект моих воздыханий совсем не тот, кого я нарисовала в воображеньи, опьянённом счастьем. Возможно. Да и дело-то, собственно, не в нём.

– А в чём же?

– В чём, расскажи, пожалуйста?

– А всего в простой любви, девчонки.

– Страшная любовь, жестокая.

– Катастрофа. Врюхаешься ты с зеком этим так, что никто тебе помочь не сможет.

– бог поможет. – Вера посмотрела на подруг лукаво.

– Мне всё больше кажется, что вы завидуете мне, подруги.

Люба пожала плечами, не понимая, чему тут можно завидовать, а Надя вздохнула и почесала ладонь:

– Договоримся мы до того, что из комсомола вышибут, из института выпрут. В сказки верить комсомолкам не положено… Эх, чего же так ладошка чешется?

– Выпрут, не выпрут, а в бога я всё равно верю. Толком, что это такое, не понимаю, но верю и знаю, что он мне поможет. А ладошка когда чешется, Надюша, так это к выпивке! То народная примета старая!

Смех девчонок зазвенел весёлый. Тепловоза гудок составил ему компанию. Девушки подошли к вокзалу и уселись на скамейке возле поезд, видимо, ожидать, а у Нади снова левая ладошка зачесалась очень.

Шухов и картёжник странный остались одни в купе. В том, что гражданин не коллега жуликов, сомневаться не приходилось. То, что он незаурядный артист оригинального жанра, тоже сомнений не вызывало. Непонятным, правда, оставалось то обстоятельство, почему компаньон, дежуривший в коридоре для страховки, вдруг с ума сошёл. Но сошёл да сошёл. «Нервная болезнь, дремавшая до момента, стрессом разбуженная, невзначай проснулась исключительно так некстати», – предположил кочегар, любивший ясность во всём, да и успокоился на той гипотезе.

У Шухова в запасе ещё имелась бутылка водки, и сразу после отправления из Батайска не преминул он достать её.

– Рад буду познакомиться, – сказал и протянул руку,

– Шухов Владимир Александрович.

– Щукин Аркадий Павлович, – улыбаясь, пожал попутчик её.

После первой Шухова также первым потянуло на разговор:

– Здорово у вас с негодяями, однако, вышло. Хотел удержать, но вы с таким рвением, с таким желанием торопились без штанов остаться, что не решился. Думаю: «Коли рвётся так человек продуть, пусть наукой хорошей будет. В раз другой поумнее станет». А теперь-то вот понимаю, что вы с ними игрались просто для удовольствия. Не всё коту масленица. Я как полагаю, как догадываюсь – нашла коса на камень, то бишь на мага сволочи невзначай наткнулись? Угадал?

– Да что-то вроде того.

– Где же выступаете? В театре? В цирке? Аркадий Павлович призадумался, вздохнул и:

– Угадали, – воскликнул, – если цирком называть Вселенную, то угадали.

Шухов удивлённо посмотрел на хвастунишку, а тот:

– Без бутылки тут не разберёшься, – пояснил.

Капнул кочегар в стаканы чайные огонь-водицы и тост произнёс короткий: