– О чём же? – спросила она и внимательно на меня посмотрела.

Жалость, забота, обеспокоенность, кажется, настоящее чувство просто невозможно было разобрать, настолько сильно всё замешалось в этих на редкость, удивительных глазах. Я улыбнулся. Казалось, это было так естественно, но Людмила вдруг сконфузилась и отвела взгляд, на мгновение, оголив свою живую, симпатизирующую мне душу.

– Я не помню – соврал я –может вы и правы, как никак меня сильно лихорадит, что не придет, в больную голову, хорошо хоть про сон меня не спрашиваете.

– Сон? Какой сон? – заинтересовано спросила она.

– Оу, —я рассмеялся и посмотрел на неё, всё же немного присаживаясь на локтях – сон достойный лучшей студии Голливуда, правда он у меня не полностью, я почти уверен что там есть продолжение.

– Так расскажите, всё равно – она кивнула в сторону окна – уже вечер, а стало быть, самое время для подобных историй. Только знаете. Я думаю, я заварю вам чаю с малиной, ведь предстоит вторая ночь, после ожога, а к ней надо подойти во все оружии.

– А малина – это оружие?

– О да. К тому же самое свежее, я всего день назад варенье сварила, поверьте, вкуснее него вы еще не пробовали.

– Тогда с удовольствием за. Я почему—то уверен, что и чай, и варенье, мне очень понравятся – сказал я как—то окончательно приходя в себя – извините, конечно, что я ничего вам не принёс.

– Всё нормально. У меня итак весь погреб вареньем забит, да и печенье есть. Гости тут редкость – раздалось из кухни, между бряцанием чайной крышки и стуком чашек о блюдце.

Я опустил глаза на грудь, после чего аккуратно провел по ней рукой. Затем посмотрел на руки. Они все были покрыты какой—то мазью, смутно пахнушей, то ли можжевельником, то ли чем—то наподобие, но вот чем я так и не разобрал. Но самое удивительное было не в этом, та часть рук которая была сильнее всего обожжена, заметно выздоравливала, хотя насколько не изменяла память, столь сильные ожоги и вовсе не поддавались лечению.

Когда Людмила вернулась, то очень быстро накрыла стол, поставив туда безгранично, завораживающие своей ароматностью варенье, вокруг которого разместились две фарфоровые чашки и горстка маленького, домашнего печенья.

– Вот и всё. Теперь сон.

Я улыбнулся. И следя за ней, снова потрогал руки. Все же один вопрос мне никак не давал покоя.

–Скажите, а ваша мазь, она и вправду лечит или эти ожоги они были небольшими – спросил я, видя как—то столь спонтанно возникшее настроение, медленно исчезает из её глаз.

– Небольшие – тихо вздохнула Людмила и как—то даже осунулась —знаете, я думаю нам стоит отложить это наше чаепитие, вам и вправду куда важнее, сейчас отдохнуть, а чай мы попьем как—нибудь в другой раз.

Наблюдая, как она убирает свою чашку, я вдруг вспомнил, что всю жизнь у меня была одна единственная проблема при общении с людьми и в частности с женщинами, я не знал точно, где надо разграничивать свой профессиональный и житейский интерес. ***

Проснувшись утром, я почувствовал, что стал чувствовать себя заметно лучше, а температура и жар попросту исчезли. Ослепительное солнце, словно подсматривающее за мной из—за стекла, тоже норовило вытащить меня из кровати, позволив прожить еще один, прекрасный летний день.

Я попробовал встать, получалось немного тяжело, но вполне сносно. Более того, кожа на руках также перестала болел, даже зуда не было. Я посмотрел, а часы, около девяти утра, а значит если быстро собраться и прийти на пристань к Вадиму, то на поляне я буду самое позднее к одиннадцати.

Я быстро поискал сумку, затем также быстро покидал туда вещи. Сейчас самое главное не попасться на глаза Людмиле, так как она наверняка снова уложит меня в кровать. А что же касательно лодочника, то, как она сказала вчера, я один у него клиент, а стало быть, ему пофиг в каком я состоянии. Собравшись, и аккуратно выглянув в коридор, я быстрым шагом пошел к двери, покидая этот уютный, ставший уже практически родным, дом.