Прямо напротив Илюши сидел хмурый мужчина в очках и сосредоточенно жевал антрекот. Что-то в нем показалось Илюше знакомым. Да и жена несколько раз пнула Ерушкина ногой под столом. Не сразу, но с пугающей отчетливостью до Илюши дошло, что жующий мужчина и есть министр Мутинский!
«Ага, миленький! – кровожадно подумал Ерушкин. – Вот я тебе сейчас все и скажу, мучитель наш! Сейчас я тебе все выскажу, как Цицерон в Сенате, как Ельцин на первом съезде народных депутатов! Антрекот жуешь? Подавишься своим антрекотом!»
Однако встать и заговорить оказалось не совсем удобно. Во-первых, Ерушкины были в гостях и не имели права ставить хозяина в неловкое положение; во-вторых, самого Илюшу вдруг сковала какая-то неуместная застенчивость.
«Вот же мой шанс внести вклад в спасение русской культуры, – думал Ерушкин. – Чего я сижу молча? Ну, ладно. Сейчас водки хряпну, отзову его и нашепчу ему прямо в ухо месседж от исстрадавшейся российской интеллигенции».
Илюша действительно выпил, но остался сидеть, пытаясь набраться храбрости для решительного выступления. Тем более что и жена, похоже, ждала от Ерушкина героического поступка. Она без нежности смотрела на Мутинского и вызывающе громко грызла сельдерей.
Вдруг к Илюше подошла хозяйка дома.
– А позвольте, господин министр, представить вам внука замечательного нашего композитора Ерушкина!
Мутинский на долю секунды перестал жевать, посмотрел на Илюшу, потом быстро дожевал и проглотил. Потянулся за новым антрекотом. Илюша министра не заинтересовал. Очаровательная хозяйка тем не менее проявила настойчивость:
– На песнях Ерушкина выросло не одно поколение россиян. И сейчас мы исполним вам кое-что из его произведений!
Неожиданно заиграла музыка. Это был известнейший хит Ерушкина-старшего про путешественника, зовущего друга посетить Восточную Сибирь.
– Пой! – шепнула Илюше хозяйка. – Я тебе подтяну.
– Да как же? Не умею я петь! Вы уж сами!
– Не позорься. Видишь, он на тебя смотрит. Спой! С тебя что, корона свалится?
– Позвольте! Но ведь это позор – петь Мутинскому! Пусть ему Басков поет!
– Не подводи меня, прошу.
Выбора не было. Стараясь не смотреть на жену, Илюша поднялся и откашлялся:
– Увезу тебя в тайгу я, увезу, мой нежный друг, – душевно пропел он, глядя на Мутинского и внутренне сгорая от стыда. – Там, средь елок, пихт и сосен, ты опять воспрянешь вдруг…
Песня захватила окружающих. Илюше подпевали уже несколько человек. Через минуту весь стол разразился мощным припевом:
– Ты увидишь, что напрасно по тайге мошка летает, она русских не кусает, я тебе ее дарю-у!
Мутинский, не меняя хмурого выражения лица, дирижировал вилкой, на которой оставался висеть кусочек мяса. Илюшина жена завороженно смотрела на эту вилку. На ее лице застыла неестественная улыбка. Гости пели, чокались и обнимались.
Вечер всем понравился. Кроме Ерушкина. Когда они с женой возвращались в город, пьяный Илюша, кипятясь, втолковывал дремавшей жене:
– Нельзя в гостях поднимать скандал! Это неприлично. Вот я и не стал. Ведь вокруг столько людей! Вот когда я встречу Мутинского на улице или в подворотне, я ему все выскажу. Да еще и матом. Будет знать, как издеваться над нашей культурой!
Жена умиротворенно посапывала. Теперь она знала, что ее героический муж не просто борец за свободу искусства, но еще и неплохой певец.
Сибирское гостеприимство
События, о которых мы желаем поведать читателю, разворачиваются на бескрайних просторах Западной Сибири где-то году в 2004-м или 2005-м, то есть в разгар эпохи стабильности, когда нефть, напоминаем, стоит дорого, перспективы кажутся безграничными, а настроение – преимущественно мечтательное.