И вот чудо случилось! Я – в опере! У служебного входа нас встретил слегка покачивающийся в сивушном тумане помощник режиссера и передал в руки гримерам и костюмерам. Причем никто из нас даже не подозревал, что же за опера будет сегодня. В ответ на наши вопросы помреж загадочно улыбнулся и проворковал: «Какая вам разница. Ваш выход в финале».

Костюмеры и гример облачили нас в черные трико под горло и начали мазать наши лица какой-то дегтеобразной дрянью. Через несколько минут из зеркал на нас глядела свора кровожадных папуасов в невообразимых доспехах. Самые начитанные из вновь испеченных негроидов пришли к выводу, что сегодня дают «Аиду» Верди, и оказались правы.

Помреж, гаденько улыбаясь в углу, внезапно сообщил нам что дрянь, которой нас намазали, называется «морилкой», и что она смывается скипидаром только через тридцать дней, и это очень удобно – можно играть «Аиду» целый месяц в одном гриме. Одна проблема: завтра будут давать «Царскую невесту», а опричники, коих нам придется играть, как известно, неграми не были.

Со словами «Это была шутка» помреж раздал нам устрашающие копья и увлек нас в недра закулисья. Со сцены доносилось пение и звуки оркестра – «Аида» была в разгаре, и до нашего выхода в финале оставалось минут сорок. Помреж указал на ажурное сооружение в восточном стиле в глубине сцены: «На затемнении поднимитесь по лесенкам и станете по всем углам крыши беседки». В довесок к копьям он вручил нам по мерцающему светильнику и испарился.

Время тянулось как жвачка «Бубль-Гум». Я чуть было не уснул, но тут мое внимание привлек шум: за беседкой какой-то мужик в грязной спецовке начал что-то приколачивать к полу. Я был изумлен: не взирая на грохот молотка колоратурное сопрано на авансцене нежно выводило рулады. Оркестр грянул форте, но я явственно услышал, как мужик в спецовке промазал молотком в палец и изрыгнул чудовищное ругательство.

Это потом я узнал, что звуковая волна оркестра отсекает лишние звуки из глубины сцены, а в тот момент я очень усомнился в том, что опера является искусством.

За этими мыслями я чуть не пропустил свой выход. С копьем в одной руке и с тусклым светильником в другой, я в кромешных сумерках ногами на ощупь взгромоздился на свободный угол крыши и замер в почетном карауле. Немного освоившись, я заметил, что внизу в скрещенных лучах поют две огромные почти квадратные фигуры. Лишь тембр голосов слегка отличали в них мужчину и женщину.

И вдруг эта сладкая парочка на мгновение резво слилась в театральном поцелуе и тут же в вихрях искрящейся пыли дружно направилась в сторону нашей беседки. Мне стало не по себе: невооруженным взглядом было видно, что беседка была, мягко говоря, маловата для любовных игрищ динозавров.

Но парочка, сопя и покряхтывая, протиснулась-таки внутрь и слилась в вокальном экстазе.

Я почувствовал, как хрупкое строение приходит в резонанс с голосовыми вибрациями, и обеспокоено глянул на соседей по крыше. Мавров слегка пошатывало, копья и светильники в их руках подрагивали. Я вспомнил абзац из учебника физики про взвод солдат, могущий резонансом шагов разрушить мост, и тут же почувствовал, как предательски подрагивают мои колени.

Парочка внизу, наконец, решила выдать свои верхние «ля»: мезозавры вдохнули полной грудью, на полшага отпрянули друг от друга, и…

…В течение нескольких последующих лет мне в страшных снах являлось видение: стены хрупкой конструкции с сухим хрустом надламываются, и крыша с маврами рушится на головы влюбленных бронтозавров. Лежа на китообразной Аиде (а это, как оказалась, была она), я в угрюмом ошеломлении рассуждал о вероломности случая и не мог понять, почему зрительный зал тонет в овациях и криках «браво!». Аида же придя в себя, невозмутимо стряхнула меня с необозримой своей груди, вытащила из-под груды копий и мавров своего полу-оглушенного партнера и героически поволокла его на поклон.