– Бабушка, а оно всмятку? Я только такое люблю! Если не всмятку, то не буду. Там желток невкусный.

– Смятку, смятку. Иди-ко бери маленьку ложочку да с хлебом. Соль ишо макай, чтоб скуснее было.

Пока бабушка Паша, постукивая палкой, ушла в сени за молоком, которое стояло в ведре с холодной водой, чтобы не прокисло, я принялась за яйцо. Бабушка Дуся мне всегда утром варила такое. Надломит сверху скорлупу, обчистит маленько, ложечкой смешает варёный белок и жидкий желток прямо в яйце, посолит и кормит меня с ложки. Вкуснотища! А ещё днём иногда даёт лукову соль – сырое яйцо, взбитое с солью и зелёным луком.

А весной бабушка делала и́шенку из пи́стиков, которые на поле растут в сырых местах в начале мая. Их вся деревня собирала, как только они выйдут. Бабушка нарубит пистики се́чкой в корыте, убьёт пару яиц в кастрюлю, молока линёт, всё это на сковородку или в железную банку из-под магазинской селёдки выложит – и в печку. Запечётся и́шенка, румяная такая корочка получится – аромат на всю избу!

– Айда-те ись, робята, пи́стишно-и́стишно поспело! – позовёт к столу баба Дуся.

Все едят, нахваливают, какая пышная да вкусная ишенка получилась. Я любила водичку хлебать, которая между ишенкой и стенками сковородки натекала.

Поели мы с бабушкой Пашей, снова до кроватей дошли, улеглись. Гром гремит, дождь стучит по крыше, на улице ни души – все попрятались, а у нас тепло и уютно в доме. Часы тикают, кошки с печки прыгают, лижутся. Телевизора, конечно, нет да и не́ к чему он.

– Ох, ох, вымокли все коровы нать-то. И Дуська вместе с имя́. От эть, хорошо как пролило, хоть картошка пушше нарастёт.

Бабушка Паша долго глядит в окно.

– Как и отсенокосимся ныне, будёт дож идти дак… Шибко тяжёла работа – сено-то косить.

– Бабушка, расскажешь про сенокос?

– Почё тебе это знать, дева? Да я уж и россказывала не раз.

– Ну, пожалуйста, бабушка Паша!

Я любила слушать её истории, очень уж интересно она говорила старыми словами.

Она сидела на своей кровати, положив тяжёлые натруженные руки с выпуклыми дорожками вен на колени, смотрела невидящими глазами куда-то перед собой, как будто вспоминая далёкое, но такое до боли родное и знакомое. Помолчала, потом негромко, с остановками начала рассказывать, но не мне, а больше себе напоминать, как они когда-то ходили на покос.

– Ну ладно, росскажу уж, чё, коли в тре́бу тебе. Шибко тяжёлушша это работа, оии…

Пока соберёшша, дак ишо день-два уйдёт. Поначалу надо все лито́вки, грабли да вилы-те перебрать, осмотреть, может чё случилося с имя́ после зимы. Литовки отбить, наладить, чтобы не вертелось литови́шшо в руках. Забить клинушок, коли надо, опробовать в деле: окосить маленько подле забора да где да. У грабель оглядеть зубья-те: все ли на месте, кои росша́таны – оправить, насадить. Вилы еть надо вострые на покос-от, зубья чтобы все на мисте были, без прорех и крепкими черенишшами. Ну, всё, топере можно завтра с утра, благословесь, и выходить. Косить хорошо с раннего утра, по росе, когда трава сырая, тогда легче она поддаётся, да и соньчо ишо не так жарит. Правда, мошкара лесна налетат попить кровушку-ту, шибко лезет везде. И еть, вражины, до смерти заидят, токо дайся имя́! Опосля место-то вздувачча да шибко долго серби́т (чешется). Мы эть раньше штанки-те не нашивали, в юбках всё, дак оии́ как зудело, чё уж говореть… Ну ладно. Слушай тожно дале. Хороший косильшик прокос-от берёт широкушший, литовка у него летат звонко да бойко… Зынь – зынь токо, зынь – зынь… Когда семейшиков на покос собралось мно́гушшо, встают все рядами, друг за дружкою, и пошла работа. Передние – завсегда крепкие мужики. За имя́ бабы. Токо и слышно: «Беерегись!». Да и надо опасаться, как ино? А то еть несдобровать, на запятки-те косой заи́дут дак.