Дрожат в ночи осины, Под ними – след стад.
Темные трясины заметает листопад.
Плачутся капели дремучих рос.
Дом оброс крапивой, лебедой оброс.
2
Голос:
Не вели ходить мне, мати, в лес по ягоду.
Этот черный, словно тать, все подглядывал.
Знаю, ждет он, как намедни, притаясь за углом,
сам-то грубый, будто медный, губы углом.
Только выйду на полянку, где трава зелена,
молча, будто полонянку, бросит наземь меня.
Будет мять, валять, руками ворошить во мне огонь.
И судьба моя, как камень, в омут рухнет, только тронь.
Второй голос:
Слышу, слышу. Полон яду ветер. Ухают сычи.
Мне с тобою нету сладу.
Помолчи!
3
А рассвет занимается остро, дико и голо.
Как пожар разливается рев набата: «Монголы!»
Визг мохнатых наездников, вознесенные пики.
Над сломавшейся песней долгий выкрик: «Калмыки!»
Тянет прелью и чадом, и тяжелым угаром.
Шелест стрел над посадом, выдох горя: «Татары!»
4
И выгнув дугою брови,
губы сведя в судороге,
птицей заполонённой
билась. Чужие руки
вылюбили,
измучили
в крученом
и беспамятном
перегоревшем улье,
роем слепящим занятом.
И, оторвав, сразу
бросили вниз
в бездну.
Где.
Употевший.
Красный.
Дьявол.
Любил.
Невесту.
Запахом пота – плата,
ритм – маята маятника.
Вечная ночь сгладит
вечную боль памяти…
5
И был Бог предан, низвергнут в логово,
раздавлен бредом: Богу – Богово.
Сменила краски белил тоска.
Страна под маской. Страна пуста.
6
Дико.
7
Но в хатах холодных,
где пыль на ухватах,
где бабы голодные
детям не рады;
где боль
мужиков
жжёт и тревожит;
где голод ржаной
пострашней острожного, —
темною ночью
шепотом в ухе
сердце тревожат
смутные слухи.
И мужики
Исчезают в борах.
Ножики – вжик!
Умирает страх.
8
И, к земле склонившись головою,
Говорит мне друг: «Остри свой меч,
Чтоб не даром биться с татарвою,
За святое дело в землю лечь.
А. Блок
И вот оно – первое. Без разбора.
Колота пиками, битая слепо,
через вопящие в небо заборы
с хрипом летит голова человека.
Синие сабли
плещутся, звякают,
кровью залиты
нежные злаки.
Злоба и скорбь.
Злоба – острей.
Тучей падучею —
стаи стрел.
Снова и снова.
Всё начато лишь.
Капельки олова.
Звёздная тишь.
9
Но звезды стекли каплями,
тишь над землей свеся.
Срезан кривой саблей
с небес голубой месяц.
Брат поучает брата:
«Чти боевых богов.
Мало врагам ада,
в оврагах губи врагов!»
Ордой вопящей, разгульной, —
«Алла!» —
(даже ветер сник),
разлив калмыков сутулых
разносит свирепый вскрик;
высверкав воздух наголо
саблями вкривь и вкось,
татары ведут набело
кроваво-алый покос;
вызверившись в оскале
приземистых лошадей,
выкаленною сталью
монголы берут людей…
И белою снежной лавой,
лавиной прямых мечей,
благословленных Лаврой
в чаду молитв и свечей,
струнами вытянув спины,
уши сведя к темени, —
брошены русские клинья
в хаос татарской темени…
10
А потом – тишина.
Стяги.
Луна
в овраге.
11
Каждый крест крив.
Каждый куст кос.
Тишина крапив,
и бурьянов лоск.
И звезда звезде
говорит в ночи:
«Остриём лучей
землю
выму —
чим.
Ведь следов ног
не сочтешь, нет».
И звезде Бог
Говорит в ответ:
«Будет вновь смех,
будет вновь соль, —
но сочти грех
и уйми боль».
12
И полями побоищ пустыми
ветер светлые новости носит,
и следит, как у павших стынут
на ресницах мертвые слезы.
На бурьянах бурые пятна
темной крови мертвых пришельцев.
Поднимаются травы мятые
в ясном свете простого месяца.
С поля брани бредут люди,
и костры разжигают на воле.
И соха ковыряет грубое,
напоённое кровью поле.
1960–1965>
Спор с дьяволом. Посвящения
I
* * *
О, я без вас
схожу с ума!
Моя судьба —
моя сума.
Но все, что есть
в моей суме,
принадлежит
уже не мне.
Я прихожу
и говорю:
«Я пригожусь,
пока горю,
я пригожусь,
пока горяч!»
А вы опять
в тишайший плач.
О, этот плач,
ваш женский плач!
Я был царем,
а стал палач.
И холод слов моих, что нож,
и правды в нас – на мелкий грош.