Журналист Сергей Бянко, по прозвищу Серафим, искал американского миссионера отца Боуна. Ему указали шестую школу.

Из актового зала далеко вокруг по тихим коридорам разносилось бодрое пение послушников:

– Аллилуя-я-я! Ал-ли-луя-я! Али-лу-у-я-я!

Серафим бодро вошел в зал. Тут и там шептались старшеклассники, видимо, согнанные в зал принудительно. На сцене, взявшись за руки, молодые люди, пританцовывая, тянули одно и потому: «Ал-ли-луя-я!». Рядом играл ансамбль на электроинструментах.

Серафим удивлённо огляделся – проповедовать в школах строго на строго запрещено, а тут так, в открытую. Он увидел знакомого из «Федеральной газеты» Генриха Борзова. Тот сидел в первом ряду. Заметив Сергея, он замахал рукой.

Серафим подсел на свободное кресло.

– Борзов, что за бедлам?

– Спасают молодое поколение. Видишь плакат: «Отец Боун против наркомании и гомосексуализма».

– ???

– Молодые люди, принимая наркотики, теряют волю, и их вовлекают в тяжкий грех содомии… Боун говорил убедительно.

– И где он?

– Уже ушёл. Сейчас эти допоют и конец выступлению.

На сцене началось завершающее действие – по прежнему, пританцовывая, и держась за руки, послушники, под хохот тинейджеров, задорно запели о грехе содомии:

Раз, два, три, четыре, пять!

Знает каждый кроха.

Раз, два, три, четыре, пять!

Анус – это плохо!

Фу, ужасно плохо!

Сергей невольно хрюкнул.

– Клоунада какая-то.

– Это ещё что! Ты с самим отцом пообщайся. Кстати, зачем он тебе?

– Редакционное задание. Борьба с наркотиками и развращенностью в молодежной среде.

– Это сейчас актуально.

Редактор Калашников, в окружении редакционных бездельников, стянувшихся в предвкушении развлечения в его кабинет, рассматривал документы прикомандированного к редакции стажёра из журфака. Стажер как стажер – высокий, худощавый, короткие кучеряшки волос, губищи. Но негр. Чёрный и настоящий. И это ничего – в Питере к африканцам давно привыкли, ещё со времён Петра Первого, но звали негра не совсем благозвучно.

Со вздохом сложив вчетверо направление, Калашников спросил:

– Так как тебя зовут?

– Аннус.

Редакционные бездельники стали переглядываться.

Калашников снова вздохнул.

– Аннус…Видишь ли, Аннус…

Бездельники всхохотнули, Калашников хлопнул ладонью по столу, прекращая веселье:

– Тихо, а то выгоню.

Снова вздохнув, он воззрился на стажера:

– Как, говоришь, тебя зовут?

– Аннус. Аннус Джонс. Родился в Ботсване. Буду газетный репортёра.

– Это я понял из твоих бумажек. Это всё ладно. Видишь, какое дело, твоё имя не совсем приемлемо для русского языка. Тебе твои сокурсники намёки не делали?

– Меня звали Ан, – моргая ресницами, сказал стажёр. – Я всем говориль –Ан Джонс.

– Это другое дело, Ан.

– Ан-148, – подсказал один из пишущей братии, сидящей на стульях вокруг стола и пускающей сигаретный дым.

Стажёр стоял, переминаясь.

– Да, – согласился Калашников. – Ан, конечно, хорошо, но ты же не самолёт, – Калашников посмеялся своей не смешной шутке. – Давай, мы тебя будем звать, ну, между собой, Анисим. Аннус – Ан – Анисим. А? Хорошее имя?

– Хорошее, – покорно согласился стажёр. – Аннус – плохо, Анисим – хорошо.

– Правильно! – обрадовался редактор, а новонаречённый Анисим обнажил в улыбке белоснежные зубы, чем совершенно покорил Калашникова.

– Да, – Калашников обозрел своих редакционных архаров. – К кому его прикрепим?

Архары заскучали – возиться с молодым стажёром никому не улыбалось – стажёры вечно лезут не в своё дело, надоедают вопросами и, вообще, мешают спокойной размеренной жизни.

– Отдайте его Серафиму, – хмыкнул Воскутков. – Анисим и Серафим – благозвучное сочетание получается.