Я знаю, о чём говорю. Я один из верных рабов этой программы. И я намеренно выращиваю искусственных людей, которые не способны к естественному размножению. Бесчувственных, бессмысленных, бесполезных. Но также я знаю, что обмануть природу практически невозможно, и раз в несколько лет случается сбой. Мы называем их бракованными, но, на самом деле, они самое правильное, что может быть в нашем исковерканном мире. Живорождённые. 

Дневник Руфь Мессерер

Лифт спускался удручающе медленно. Из-за перехода на резервные генераторы приходилось экономить доступные мощности, и ни о каком ускорении не могло быть и речи. Поэтому Хант прислонился к стене и приготовился ждать – путь со сто пятого этажа будет небыстрым. В кабине было тихо, только где-то вверху чуть поскрипывали стальные тросы, да едва слышно трещали лампы аварийного освещения. Вдох-выдох. Неожиданно респиратор издал сиплый звук, будто кого-то душили, поток воздуха на мгновение прервался, но затем послушно засвистел дальше. Хант знал, что фильтр давно требовал замены и накопил порядочно радиоактивной пыли, но всё медлил с ротацией. Он не знал почему. Каждый день находил сотни причин, что ему некогда или не до того, но сам в них не верил.

На самом деле, для него было нехарактерно подобное пренебрежение к собственной безопасности. Хант жил по инструкции и чётко следовал правилам, потому что его работа требовала постоянной собранности и внимания, а этого невозможно достичь, если позволяешь себе хоть на минуту расслабиться. За годы учёбы в Академии и работы на Канцлера в свои неполные тридцать Хант научился не спать по несколько суток, переносить зубодробительный холод, молча терпеть боль, не пить, не есть и даже иногда не дышать. Поэтому существование в рамках кодекса Хант считал наиболее эргономичным. Но этот фильтр…

Хотя маска не считалась обязательным атрибутом существования в Городе, на людях Хант предпочитал её не снимать. Ужас не имеет лица, а он был именно им. Страхом. Безысходностью. Смертью. Тем последним, что видели некоторые, прежде чем стать городским удобрением. Но, вопреки расхожему мнению, Артур не получал от этого удовольствия. Это была всего лишь работа, для которой он был рождён и которую обязан был выполнять со всем тщанием верного служителя Города и Суприма. Ничего личного. Так было до Ханта, так есть сейчас, и так останется впредь. Каждый Каратель считался олицетворением правосудия, ибо кодекс гласил, что только через страх смерти рождается послушание, которое держит людей в деснице Закона. Их девиз был прост и понятен – «Сила и Справедливость». Но только мало кто знал, насколько надо быть сильным, чтобы оставаться всегда справедливым.

Сегодня на площади Хант ощутил это сполна, когда от стоявших у него под ногами людей повеяло привычным смирением. И это наверняка успокоило бы его тренированное чутьё, не поймай он тот самый взгляд, от которого внутри поднялась волна странных эмоций. Этот кто-то явно был зол, а ещё совершенно в отчаянии. Там, на помосте, Хант так ясно почувствовал чью-то боль, что его сердце вдруг сильно забилось. Он не мог назвать это удовлетворением или же радостью. Если честно, Ханту вообще было плевать, где убивать очередного предателя: перед всеми на эшафоте или в очередной вонючей дыре где-то на окраине Города. Но тот взгляд, который так выделялся на фоне однотипной толпы, явно считал по-другому. И от этого внутри всё нетерпеливо сжималось, толкая как можно скорее найти источник этих эмоций. Интересно, они уже сталкивались? Была ли это личная неприязнь или абстрактная злость?