– Вот и прекрасно, – сделав знак слуге, она приказала ему, – Джеймс, проводите нашего гостя в его комнату и приготовьте ванну.

Слуга важно поклонился и пригласил меня проследовать за ним.

Получив несказанное удовольствие от благоухающей лавандой водной процедуры, я надел свое лучшее платье (в моем понимании), и воспользовавшись услугами провожатого, спустился в гостиную.

В уже знакомой мне комнате я встретил своего товарища Харрисона, свежего и выбритого и в штатском платье, миссис Харрисон, а также молодого человека лет двадцати, которого мне хозяйка дома представила как своего кузена Уинстона. Я отметил удивительное сходство с миссис Харрисон.

За беседой время незаметно подкралось к ужину. Скрипнула лестница.

– А, зятек, прибыл, наконец, – послышался хрипловатый баритон.

Все посмотрели наверх. Вниз по ступеням неспешно спускался джентльмен, сильно хромая и опираясь на трость.

– Бросил меня на растерзание бессердечной девчонки, а сам поставил грот и adieu2, старая морская черепаха, – продолжал ворчать баритон.

– Я рад видеть вас в добром здравии, сэр, – улыбаясь, сказал Харрисон и, приложив два пальца ко лбу, отдал ворчуну честь.

– Кой дьявол, «доброе здравие», приятель, – проскрипел джентльмен, спустившись, наконец, и пройдя к камину, опустился в кресло. – За полгода ни капли рома.

«Бессердечная девчонка», улыбаясь, подошла к нему и чмокнула его в щеку.

– Папочка, перестань ворчать, – прощебетала она. – У нас гость.

Пожилой джентльмен, – на вид ему было около пятидесяти девяти-шестидесяти лет, поднял на меня глаза, когда я вышел из тени почтительно поклонившись. Как врач я сразу отметил, что человек этот чудом выжил в свое время, попав, похоже, в чудовищную катастрофу. В памяти всплыл рассказ капитана Харрисона о пожаре на корабле. Отец прелестной леди, совершенно очевидно, в дни своей молодости отличался внешностью замечательной. Дьявольски красивые глаза, горделивый профиль и смуглая кожа. Теперь его когда-то черные волосы были густо покрыты сединой, морщины нещадно изрезали левую часть лица, а правая… правая фактически исчезла под холодящим кровь шрамом, стянувшим в ужасающий адский узел и великолепную бровь, и веко, и ноздрю, и угол губ. Рубец уходил дальше от лица под кружевной галстук и, скорее всего, у старого моряка была искалечена вся правая часть тела, включая ногу, отсюда и хромота. Но блеск, замечательный огонек в глазах, уверил меня в том, что человек этот не сломлен, а душа его все также мятежна и беспокойна, как в дни молодости. И одет он был не абы как, а великолепно. (Чересчур, роскошно для простого семейного ужина; на его фоне мы с Харрисоном выглядели бродягами). Жюстокор3 его синего атласа был расшит серебряным позументом, камзол и кюлоты цвета слоновой кости сидели на нем безукоризненно, – надо сказать, что сложён был сей джентльмен как языческий бог, – ноги обуты в туфли с серебряными пряжками тонкой кожи под цвет кафтана. В ухоженных руках, запястья которых утопали в тонком кружеве, он вертел трость красного дерева, увенчанную набалдашником из рубина.

Мой бесцеремонный интерес не ускользнул от цепкого взгляда старого моряка. Усмехнувшись, он обратился ко мне:

– Мистер, вы так откровенно меня разглядываете, что даже захотелось предложить вам увеличительное стекло.

– Простите, сэр, – ответил я, смутившись и отдав должное его наблюдательности.

– А зятек-то молодец, – подмигнув мне, весело проговорил он, но я четко уловил нотки злого сарказма, – Знает, что я люблю посолоней, побалуюсь нынче морской кровушкой.

Я обмер, хотя и понял, что старый «морской волк» шутит, а то, что он безошибочно угадал во мне моряка, уже не удивило.