– Я все еще чувствую сожаление, Шарлотта, – она посмотрела на меня.

За несколько дней, которые прошли с нашей первой встречи, ее кожа заметно пожелтела, а взгляд запавших глаз стал печальнее.

– Расскажите, о чем вы сожалеете, – сказала я.

– О том, о чем уже говорила. Я жалею, что редко обнимала детей. Мне хотелось бы более открыто проявлять любовь к ним, быть с ними ближе. Это все, чего бы мне хотелось.

Слушать о том, о чем Тесса сожалела, о ее невыполнимых желаниях было тяжело: она говорила так искренне, так горячо. Я не знала, что делать. Я чувствовала что-то вроде отчаяния оттого, что не могла ничего изменить, не могла успокоить смертельно больную женщину. Тесса просила не убеждать ее, что сожалеть ей не о чем, но я решила поступить наоборот. Она ведь простила бы другим их ошибки? Так почему бы не простить себя? Я снова спросила, может ли она сказать сыновьям то, что сказала мне. Сегодня, оглядываясь назад, я понимаю, что была слишком самонадеянна, возомнив, что смогу дать Тессе то, чего она так сильно хотела.

– Да, наверное. Но поймите, мне есть о чем сожалеть, и это меня не расстраивает. Сожаление позволяет надеяться на то, что жизнь, пусть и не моя, может быть более полной. В моей жизни было очень много любви. Я и сейчас люблю. Дело не в том, что любви было мало, совсем не в этом. Все думали, что я холодна, – и сыновья, и даже друзья. Они считали меня дружелюбной и общительной, но холодной. Но я не такая. Я только старалась казаться холодной, чтобы скрыть свою внутреннюю теплоту. Дэвид однажды сказал, что я – пылающая Аляска. Видите ли, он любил меня и отлично знал, какая я на самом деле. Я просто не могла вынести силу своих эмоций.

Слова Тессы запали мне в душу, хотя я вряд ли поняла их глубокий смысл. Наверное, клиентка дала мне больше, чем я – ей. В оставшееся время ей иногда удавалось сосредоточиться. Тогда она говорила вполне осмысленно и, казалось, хорошо понимала, о чем рассказывает. А потом – сбивалась, начинала путаться, перескакивая с одного на другое.

Раз в неделю я приходила к Тессе в одно и то же время – и, казалось, у нас начало получаться. Нас сближало то, что я понимала всю сложность положения клиентки. Ее это радовало: по ее выражению, «прагматический подход действует успокаивающе».

Наша связь психотерапевта и клиента становилась все прочнее, а Тесса слабела. На пятом сеансе я, к своему огромному огорчению, узнала, что у нее начали отказывать внутренние органы. Тессе трудно было говорить, но она все-таки сказала:

– Еще есть немного времени.

Я часто вспоминаю эти ее горькие слова.

Через неделю, войдя в палату, я ощутила ужасный запах. Тесса, очень расстроенная, снова и снова нажимала на кнопку вызова медсестры. Она больше не могла контролировать работу кишечника. Я поняла, что произошло, а Тесса заметила, что я поняла. Она привыкла соблюдать приличия, сдержанность была частью ее самой, и нарушение телесных границ воспринималось как вторжение в частную жизнь, утрата контроля над ситуацией, удар по самолюбию. Она лежала в куче дерьма, и мне казалось недопустимым и нелепым ничего не сделать. Я предложила сходить за помощью – и вскоре вернулась с медсестрой. Тесса говорила с ней слегка раздраженно.

– Это недопустимо, – сказала она.

Так оно и было – во многих отношениях.

Ни к чему подобному меня не готовили. Не так я представляла себе свою работу – «лечение разговором». То, что я видела, вылечить было невозможно.

Я извинилась и на несколько минут вышла. Когда я вернулась, Тесса была в порядке. Медсестра вымыла ее, сменила постельное белье, и она снова была готова говорить. Говорить откровенно. Оказалось, до неприятного инцидента у нее был хороший день. Она рассказала, что все-таки обняла сыновей, но не смогла расслабиться и чувствовала себя неестественно.