Что угодно, лишь бы смыться. Что угодно, лишь бы вырваться из клетки. Пусть ненадолго.

Он согласен.

Через пять минут Сет спустился в кухню, одетый.

– Привет, пап! – поздоровался он, прихватывая с полки коробку хлопьев.

– Доброе утро, Сет, – вздохнул отец, сокрушенно разглядывая деревянную раму под новую столешницу, которая, как ее ни подпиливай, все время оказывается не того размера.

– Почему нельзя просто кого-нибудь нанять? – поинтересовался Сет, засовывая в рот горсть хлопьев со вкусом арахисового масла. – Неделя – и все готово.

– А смысл? – рассеянно отозвался отец. – Ручной труд дает душе покой.

Сет слышал это уже много-много раз. Отец преподавал английский в небольшом гуманитарном колледже, который обеспечивал работой около двух третей населения, и самодельные проекты (Сет уже со счета сбился, сколько их всего – терраса в прежнем доме, где он был еще совсем мелким, потом подсобка в гараже, здесь, в Америке, теперь пристройка к кухне, которую тоже непременно нужно делать своими силами) помогали ему не свихнуться после переезда из Лондона в этот крошечный американский городок. В конечном итоге все доделывалось и выглядело вполне добротно, однако покой в душе, похоже, приносил не столько ручной труд, сколько антидепрессанты, на которых отец сидел. Куда более сильные, чем прописанное некоторым одноклассникам успокоительное, – настолько сильные, что временами отец начинал напоминать призрака в собственном доме.

– Где же я теперь-то просчитался? – пробормотал отец, озадаченно покачивая головой над грудой деревянных обрезков.

Вошла мама и со стуком обрушила на стол кларнет Оуэна:

– Может, кто-нибудь объяснит мне, что инструмент делал в гостевой комнате?

– А Оуэна не пробовала спросить? – предложил Сет с полным ртом хлопьев.

– Что спросить? – полюбопытствовал входящий Оуэн.

Вот и он. Братик. Со взъерошенными после сна волосами он выглядит гораздо младше своих двенадцати, над губой красные «усы» от «Кул-Эйда», на подбородке крошки от завтрака, на ногах джинсы, а вместо футболки – верх от пижамы с Коржиком из «Улицы Сезам», из которой он уже пять лет как вырос во всех смыслах.

Оуэн. Вечный неряха и раздолбай.

Но мама при виде его сразу расцвела и почти повеселела:

– Ничего, солнышко. Иди умойся и надень чистую рубашку. Мы почти собрались.

– Я дошел до восемьдесят второго уровня! – возвестил Оуэн, сияя.

– Замечательно, дорогой. А теперь поторопись. Иначе опоздаем.

– Хорошо!

Одарив ослепительной улыбкой Сета и отца, Оуэн вышел. Мама поедала его глазами, словно шоколадное пирожное.

Когда она повернулась, лицо ее озарял такой теплый свет, что Сет с отцом невольно засмотрелись. Возникла неловкая пауза; наконец мама не выдержала и едва заметно смутилась:

– Давай быстрее, Сет. Иначе и в самом деле опоздаем.

Она ушла. Сет так и стоял с пригоршней хлопьев, пока отец не принялся молча пилить несчастную раму. Знакомое желание убраться куда подальше распирало изнутри, такое сильное и осязаемое, что, казалось, загляни – увидишь.

«Еще год, – подумал он. – Всего лишь год продержаться».

Впереди последний, выпускной, класс, а потом в университет – (возможно, если повезет) в один с Гудмундом и, наверное, Моникой. На самом деле неважно куда, лишь бы подальше от этого болота на юго-западе штата Вашингтон.

Подальше от этих чужаков, называющих себя родителями.

Но потом он вспомнил, что есть отдушины и поближе к дому.

«Час кларнета. И целые выходные свободы».

Мысль отозвалась неожиданной злостью.

И тут же почему-то расхотелось есть.

Сет просыпается на красной кушетке – той, которая побольше, – и снова не сразу стряхивает с себя…