Да и не зарюсь на ее целомудрие, ежели и сохранено оно, в чем вельми сомневаюсь. Даром не нужно мне! Не за тем я в Царьград послан!

И решив категорически пресечь прения, подрубив их на корню, славный сын Земли вятичей, еще не утративший тогда проницательности и бдительности, поднялся от стола, и зримо прихмурившись, высказал коварному Фоме с печалью в гласе, рассудив, что лжа на лжу будет праведной:

– Обеспокоен я и тревожусь, что заждались тебя, поди, внучка твоего брата и гости ее, приглашенные на праздничный пир. А ты, по доброте своей и радушию, растрачиваешь на нас их томление.

Негоже сие! Невмочь мне принять таковую жертву, великую!

А посему отпускаю тебя к непорочной Афинаиде, дабы не горевала она, что задерживаешься. Скорблю, что не доведется мне увидеться с ней и предаться полному счастью!

Ибо токмо что вспомнил: все ж преступил я с пятью персиками дозволенное, и стал нечист пред ее зароком! Ведь еже наше судно приближалось к гавани, еще не став на якорь, подплыли на лодках торговцы теми фруктами, недостойными. Тут и поддался я ложному зову чрева, ведь согласились они принять в оплату наши резаны, хотя и втридорога содрали за свою продажу.

Ступай, ни о чем ни печалясь! Верую: еще свидимся …

XIII

Самый богатый доспех – из неимоверного числа сплетенных железных колечек, был, как и подобало, у Путяты.

Короткий рукав, в длину рамен, стыковался с металлическими наручами из двух сильно изогнутых пластин – червеца и локотника, защищавшими от кисти до локтя.

Остальным достались пластинчатые брони, крепившиеся на завязках, из связанных между собой и наложенных друг на друга металлических пластин.

Рознились и щиты. У Путяты и Берендея – массивные, каплевидной формы, обитые железом и оснащенные креплениями для плечевых ремней.

У прочих – небольшие и округлые из обтянутых кожей плоских деревянных дощечек, соединенных в целое.

Понятно, во многом не совпадало и оружие.

В личный арсенал Путяты входили: сабля – трофей от битых им печенегов, наносившая, не в пример мечам, резаные раны, чреватые необратимой кровопотерей, тот самый скрамасакс и копье с длинным и широким пером, пронзавшим насквозь.

У Молчана – охотничий лук, три сулицы, боевой топорик, подсапожный нож. Четверо располагали таковым же снаряжением ратным, однако луки у них были боевыми.

Младший родич легко сообразил, почему у Путяты ни лука нет, ни сулиц: не для начальствующих они, да и бесполезны без постоянных упражнений. Сам Молчан умел колоть токмо сулицей, а рубить – топориком, привычный к этому еще с отрочества, когда старшие в городищах и селищах вятичей исподволь обучали меньших.

Не удержавшись, полюбопытствовал он, зачем потребны старшему родичу его два оружия, схожих.

– Затем, что саблю отвожу для рубящего удара, а скрамасакс оставляю для колющего, что немногим с мечом доступно. В бою резвы у меня обе длани сразу: рублю с десницы, а колю с шуйцы. И несладко любому ворогу супротив меня! А придется, обойдусь и без сабли: рубить я и скрамасаксом ловок!

На особицу оказался Берендей, коему даже Путята, превосходивший чуть ли не на вершок изрядно рослого Молчана, изрядно уступал ввысь, а вширь – и говорить не о чем! Главное его оружие представляла палица из древесного комля с массивным навершием, укрепленным металлическим обручем с шипами. Оснащена она была и ремешком, дабы надежнее держалась в деснице при ударе, а при надобности приторачивалась к седлу. И размерами впечатляла боле, нежели даже габариты самого Берендея. Увидев, как ловко богатырь ухватил ее, убойную, Молчан чуток оторопел.

– Чего раззявился? Он сей палицей вогнет любой шлем – был ворог, и нет его! Щиты, ежели без бляхи-накладки он, как орехи раскалывает! – прыснул смешливый Путята – И цены ему не сыскать, ежели втрое убавит глас. А то, едва слово скажет, даже кони его встают на дыбы с перепугу.