Петька Толкачев поджидал нас на углу улицы. Это был тощий, длинный как жердь парень, под два метра ростом. У него были взъерошенные, упорно не желавшие покоряться расческе волосы и кроссовки сорок пятого размера. А вообще-то Петька был вполне симпатичным.

– Привет! – Светка помахала рукой, передала тележку парню. – Яна, это – Петя, Петя, это – Яна.

Родной Светкин городок потрясал своей аккуратностью. Он здорово смахивал на огромный, с любовью сделанный макет, в котором не было места мусору, а фасады домов сияли яркими, радовавшими глаз красками.

Петр Антонович стоял возле старинного трехэтажного особняка с очень высокими окнами и лепными завитушками на фасаде. Увидев нашу компанию, он улыбнулся, натянуто и сдержанно. «Хорошо еще – мы не опоздали», – подумала я, входя в подъезд.

Изнутри особняк выглядел намного хуже, чем при взгляде с улицы. Выкрашенные дешевой краской двери и протекшие потолки контрастировали с широченной, огороженной затейливыми перилами лестницей, высокие полукруглые окна соседствовали с обшарпанными подоконниками. Здание просто молило о ремонте, но, похоже, напрасно – никто не хотел возиться со старым запущенным домом.

– Я плохо знал эту семью. – Петр Антонович говорил медленно и важно, чуть покачивая головой. При этом оправа его очков поблескивала, и золотые отсветы добавляли каждому слову значительности. – Старики дожили до глубокой старости. Тринадцать лет назад умерла Елизавета Ивановна, а не так давно – ее муж, он же мой двоюродный дядя. Квартира досталась мне, а сундук – первому встречному.

– То есть мне.

– Совершенно верно.

Квартира поражала своими габаритами. Здесь все было монументально и величественно, но требовало грандиозного ремонта. Антикварная мебель и картины моментально привлекли внимание разбиравшейся в искусстве Светки, а я просто сгорала от нетерпения, желая поскорее увидеть принадлежавшее мне наследство. Петька плелся позади всех, скромно потупившись и сжимая в руках громоздкую тележку.

Сундук стоял в углу гостиной. Вообще-то это был большой фанерный чемодан, который для солидности обили медными полосками. Петр Антонович откинул крышку – в ноздри сразу ударил аромат духов и сладковатый запах каких-то пожелтевших бумаг. Чемодан был оклеен старыми афишами и доверху набит рулонами бумаги. Под ними виднелись пестрые, расшитые потускневшими блестками и стразами тряпицы.

– Это сценические костюмы. В молодости Елизавета Ивановна была цирковой артисткой. Еще здесь есть старые афиши и прочий никому не нужный хлам. По большому счету, этому «богатству» место на свалке.

– Что вы! Это же очень интересно! – У Светки разгорелись глаза, стоило ей только увидеть расшитые мишурой костюмы. – Просто класс! Обожаю старинную одежду. Это же начало двадцатого столетия! Серебряный век, модерн. Интересно, этот стиль как-то отразился на сценических костюмах? Надо непременно показать их моей маме.

Я лишь кивала головой, не зная, радоваться или нет такому наследству, а Петька скис окончательно – ведь тяжеленный чемодан предстояло тащить именно ему.

– Нелепое завещание, – Петр Антонович сел в кресло, снял очки, тщательно протер стекла. – Говорят, такой была воля Елизаветы Ивановны, а ее супруг, переживший жену на десяток с лишним лет, только повторил наказ в своем завещании.

– Откуда такая точность в цифрах? – поинтересовался уже вошедший в курс этого дела Петька. – Почему именно в этот день и в этот час?

– Насколько мне известно, точная дата смерти этой женщины – двадцать третье марта девяносто первого года. Она умерла в половине четвертого дня. Поэтому эти цифры и должны были стоять в завещании.