Конечно, я хотел бы. Если бы только знать, где сейчас Адольф. По-настоящему, только сейчас, за эти несколько недель я почувствовал, как мне не хватает моих ребят.

– Да, – коротко ответил я Одинцову, – только где он?

В этот самый момент «Всадник» слегка вздрогнул всем своим корпусом.

– Посадка завершена, снова подал голос фон Менгден. – Процентная смесь «кислород-азот» за бортом соответствует норме.

– Прекрасно, – похвалил его Одинцов, вид у него был загадочный.

Я посмотрел на Рязанцева, – тот тоже состроил хитрую физиономию.

– Команде – разрешение покинуть корабль, – отдал приказ Одинцов. – Пошли, что ли, Франц, -сказал он мне.

Коридоры «Всадника» показались мне длинными и бесконечными. Впереди меня топали своими гравиботинками, по рифлёному полу «Всадника», черно-белые «гиены» Рязанцева, вперемешку с черно-жёлто-белыми, как осы, русскими десантниками. Потом мы разделились. Основная масса солдат, тащившая использованное оборудование и пустые ящики-кофры для боеприпасов, пошла вниз по широкому грузовому пандусу. Мы втроём, свернули влево и вышли, сквозь скромный, парадный выход рейдера.

В огромном, посадочном ангаре линкора «Орёл», внизу, у трапа рейдера «Всадник», ставшего совсем крохотным, я увидел несколько фигур. Они тоже казались маленькими. Но я сразу узнал их.

*«…Natürlich, ja!»

Конечно, да!

3. На «Орле».

«Я вообще считаю, что смертность разумного существа – это первобытная дикость.

Над нами вся галактика смеётся. Думаю, есть правило: «Нет бессмертия – нет контактов».

Не по чину. Говоришь с человеком, а он умер. Гадость какая-то.»

Д.Е. Галковский, русский историософ

Хрестоматия "Философские сокровища Империи Сапиенс".

Раздел "Генезис современного русского сознания."

Я спустился по трапу следом за Одинцовым. Трое из четверых, встречавших нас, просто молча обняли меня. Конечно, им было, что сказать мне – и Адольфу ван Фростену, и Патрику Гордону, и Адаму Вайде. Но мы вчетвером – всё, что осталось от личного эскорта Герцога Остзейского, – просто молчали. Обнялись и стояли нос к носу. Потом мои друзья расступились, и я увидел ту самую девушку.

– Лейтенант Небесной Канцелярии герцогства Остзее, Элизабет Суге, – сухо представилась она, а потом, вдруг сказала, совсем как тогда, в пневмолифтах бункеров Кёнигсберга, перед боем: – Капитан, я рада Вас видеть!

Она подала мне руку. Я снял перчатку, и подал ей руку в ответ. Её рука была тёплой и непривычно нежной.

– Я тоже рад Вас видеть, лейтенант, – ответил я ей. – Искренне рад, что Вы живы. И благодарю Вас за всё, что Вы для меня сделали.

– Так ты уже знаешь, капитан? – удивился ван Фростен.

– Как не знать, друзья, – ответил я ван Фростену, не сводя глаз с Элизабет, – благодаря вам я жив!

Глаза у Элизабет Суге были усталые, как у человека, который на допингах много дней. Так выглядят десантники после девяноста дней тяжёлого боевого выхода. Сколько же ты дней не спала, лейтенант Сугэ?

– Гм, какие же вы, всё-таки манерные, остзейцы, – сказал стоявший рядом Одинцов. – Элизабет, давайте хоть я Вас обниму!

– Geh weg, Odintzoff*, – сказала Элизабет, поморщившись в шутку и улыбаясь, – Я же говорила тебе, пошёл вон: – kein Körperkontakt, keine Umarmung.* Улыбалась она красиво, какой-то очень знакомой улыбкой.

– Ладно, ладно, – Одинцов сделал жест рукой, – и всё-таки, помните, как у Вас говорят, – Ich stehe zu Ihrer Verfügung*.

– Я говорила Вам, что Ваше гортанное "р" желает желать лучшего? – спросила Одинцова, шутя, Элизабет. – Всё потому, что вы недостаточно настойчивы. «Р» Элизабет произнесла по-русски, от усталости получилось похоже то ли на рычание, то ли на урчание: "р-р-р…" Все, кто стоял рядом, заулыбались, глядя на неё. Кажется, у неё был дар превращать усталость в бодрость и плохое настроение в хорошее.