«М-м-м-м!».

Я бы конечно плюнул на совет доктора и вытряс из него всё имеющееся в доме обезболивающее. Я бы это непременно сделал, если бы только смог. Боль парализовала моё тело, скрутила мышцы, она продолжала прирастать. В моих зажмуренных глазах появилась накалённая до красна спираль. Казалось, что эта спираль протянута от правого виска к левому. Спираль шипела и росла в диаметре, становилась жирной, как гадюка.

«М-м-м-м-м!»

Бах! Спираль взорвалась вместе с разлетающимся на кусочки мозгом.

***

Щелк!

Заваленный бумагами стол. Две руки нервными движениями копошатся в стопках, открывают пластиковые папки, пальцы бегло перебирают листки, выдёргивают один.

– Вот он!

– Это что? – Красномордое рыжебородое лицо нависает сверху, прищуренные глаза давят, сверлят в черепе дыры. – Я тебя просил за девять месяцев, а ты мне тычешь квартальным…

– За девять? За девять ещё не готов…но я сегодня постараюсь сделать…

– Ты должен был сделать его ещё вчера! – орёт рыжая борода. – С чем мне теперь на совет директоров идти?!

– Василий Семёнович я…

– Да пошёл ты на …растяпа! От тебя одни неприятности!

– Но я!

– Пить надо меньше и в соцсетях зависать. Ещё один такой прокол и можешь собирать шмотки!

Визгливый голос, отражается от пластиковых перегородок и носится по разбитому на квадратные соты, офису, как шальная пуля. За соседней перегородкой слышится придавленный ладошкой смех.

Щелк!

Руки лежат на кожаной оплётке руля. Я узнаю эту оплётку, узнаю руки. На безымянном пальце правой, тонкое золотое колечко. Я узнаю это кольцо. Елозящие по стеклу дворники вяло размазывают прилипшие капли дождя. Кривая змея узкой дороги заставляет выворачивать руль то вправо, то влево. Я знаю эту дорогу. Из магнитолы раздаются финальные аккорды Фрэди из песни «Show mast go on». Моя любимая.

– Серёж, не гони так. Ты же знаешь, что за поворотом эта выбоина. Опять влетишь!

Я знаю этот голос. Всегда мягкий, никогда не срывающийся на крик, всё прощающий и всегда чуткий.

– Натуль, яма не здесь, за следующим поворотом, возле Бурьяновки!

Свист тормозов, глухой удар подвески, матерок.

– Ну вот, я же говорила! – поёт невозмутимый голос.

– Папа, ты опять в яму пловалился!

Сашка! В прямоугольнике зеркала заднего вида большие бирюзовые глаза, белые локоны, огромный – в два раза больше маленькой головки розовый берет. Я привёз его из заграничной командировки.

Я знаю всё: машину, находящихся в ней людей. Нет никого на свете милее этих людей. Мне знаком этот тёплый уютный мирок, и я хочу остаться в нём навсегда.

Щелк!

«На! Н-на! Н-н-на!»

Окровавленный кулак со всей мочи врезается в стену. Ещё раз! И ещё!

«Н-на-аа! С-сука! Я заставлю тебя появиться!».

Глухие удары сотрясают бетонную коробку помещения. Осыпается штукатурка. В месте приложения ударов образовалась, бурая от крови, выщербина.

«На-на-на!».

Лопнувшая кожа, клочками висит на костяшках. С каждым ударом кулак разбрызгивает по стене бурые капли. Ещё один удар, и он разлетится в щепки.

Щелк!

«Всё, что вам мешает в достижении успеха – это вы сами! Ваши взятые с детства установки, детские комплексы, породили неверие. Неверие в себя! Вы здесь, чтобы поломать эти установки и выйти из этого зала другими людьми!».

Шум аплодисментов, восторженные крики, свист.

Две ладошки с размаху шлёпают одна об другую, на худом запястье болтаются дешёвые часы – китайская реплика «Роллекс». Я знаю эти ладони, знаю эти часы. Лес голов, приторная смесь десятков дешёвых ароматов, сцена. В свете софитов машет руками высокий белозубый мужик с забранными в хвостик жидкими волосами. Над головой мужика горит, выведенный светодиодными лентами, слоган.