– Ответ неверный. Ты должен сказать: «Это всего лишь сраный тапок!».

– Это всего лишь…а-а-а! – в этот раз, подошва тапка шмякнула меня аккурат промеж лопаток. По спине словно стеганули кнутом. – Не надо…не надо больше…не хочу-у! – причитаю я, закрывшись руками и коленями. За багровой завесой зажмуренных глаз, раздается его весёлый смех.

– Ха-ха-ха-ха! Это так смешно! Видел бы ты себя со стороны. Так бояться обыкновенного тапочка?

Этот смех взбесил меня, заставив стиснуть зубы и зарычать:

– Заткни-ись!

– А то что? – продолжает глумиться Эммануил.

– Ну ладно! – зло цежу я, опуская руки. – Давай!

Брошенный в Эммануила злобный взгляд, по видимому его впечатлил, мгновенно сбив с пухлого лица весёлую гримасу.

– Давай…бей свои сраным тапком.

– Вот это уже дело! – Он делает очередной замах, но в этот момент я перехватываю его руку, резко дёргаю на себя, и, когда его тело подается вперёд, делаю подсечку, выброшенной ногой.

Я не соображаю, что делаю. Я даже не собирался этого делать, а вроде бы, просто ожидал ещё одного удара. То, что выкинуло моё тело, удивляет в первую очередь меня. Я будто со стороны наблюдаю, как сидящий на кровати жалкий человечек, внезапно отразил удар и, в доли секунды, сделал так что его визави оказался на полу. Я вижу свою, согнутую в локте, правую руку, которая будто стальная колодка вдавливает в пол мягкую шею Эммануила. Круглое лицо окрашивается в бордовый цвет, жилы на лысом черепе набухают.

«Кха-кха…» – он закашливается, издает протяжный хрип, но рычаг и не думает ослабевать.

Только вид белков закатившихся под очками глаз, заставляет меня отпустить хватку.

Я поднимаюсь с его обмякшего тела с чувством, будто только что раздавил таракана. Только встав на ноги и увидев распластанное на полу тело, я осознаю то, что только что сотворил.

– Эммануил! – Наклонившись, я аккуратно трогаю посиневшую щёку. На лице доктора не отображается никакой реакции. Закатившиеся глаза и приоткрытый рот, заставляют меня насторожиться. – Эммануи-и-л! – Я несколько раз с силой бью его ладонью по щекам. Руку обжигает так, будто я окунул её в чан с кипящей смолой. Глаза Эммануила возвращаются на своё место, он шевелит посиневшими губами.

– Фуф! Ну ты напугал! – Я с размаху бухаюсь на кровать, дуя на раскалённую ладонь.

Он закашливается, садится на полу, держась за шею.

– Ты уж извини…не знаю, что на меня нашло.

– Что это было? – сипит он.

– Просто ты замахнулся, и во мне что-то сработало. Наверное, это инстинкт самосохранения.

– Инстинкт?! – сип Эммануила срывается на визг. – Какой инстинкт? Это был всего лишь тапочек. Всего лишь сраный тапочек! – он закашливается, но уже через секунду, кашель превращается в сиплый свистящий хохот. Его сгорбленная спина трясется, стекающие с подбородка слёзы, капают на толстовку.

Заражённый его смехом я тоже скромно кхыкаю, а потом и вовсе захожусь хохотом, отдающимся болью в рёбрах.

Не знаю сколько мы так смеялись, но это спонтанное веселье будто бы разрушило находящийся между нами невидимый барьер.

– Ну так и что? Теперь ты пойдёшь ужинать? – спрашивает Эммануил, с трудом поднимаясь с пола.

5

Терапия тапочком, произвела должный эффект. Боль никуда не ушла. Она то скрывалась на время, то появлялась вновь, иногда на пустом месте, иногда под влиянием внешнего воздействия. Нечаянный удар коленкой об стол, неосторожно схваченная кружка с кипятком, и даже неудачный поворот головы, могли вызвать непроизвольный крик и сморщенную гримасу на лице. Боль не ушла, но изменилось моё к ней отношение. Теперь я знал, что боль – это продукт, созданный моим мозгом, и это давало мне надежду, на то, что я смогу с ней справиться.