Воздух тоже казался другим. Яблоком и крыжовником пахло сильнее. Свет тоже был особый.
Жорка замер, почувствовав это. Спросил:
– А почему здесь шлагбаум? Ведь Дворец Всевластия совсем в другой стороне? Кого охраняют?
Посмотрел на широкую улицу, уходящую вдаль:
– А там что?
Солнце, опускаясь, блестело на брусчатке. По-особому озолачивая все вокруг. Наполняя незнакомым уютом будто бы нездешнюю улицу. Совсем другую. Не то, что их 5-й Просторный Проспект.
Она широкой полосой улетала вдаль. Впереди, почти у самого горизонта клубящаяся зеленая стена парка. По бокам улицы поднимались высокие серые здания. Они были серые, но какие-то теплые, с цветными пятнами, с розовыми колоннами, с кружевными балконами…
Блеск стекол. Тишина. Желтый с красным трамвай не спеша катит мимо. К парку. К другим берегам жизни.
Жорка смотрел на него затаенно. Зачарованно. Так хотелось поехать на этом позвякивающем-побрякивающем старомодном трамвае. С ней. По этой особенной улице. Длинной-предлинной. А там – еще что-то. Несбыточное.
– Там Старый Город, – отвечая на его вопрос, сообщила Сонька.
Он, завороженный, едва выплыл из полусна:
– Зачем все это? Старый Город давно закрыт. Интересно, что там осталось?.. – Вновь окунулся в сказочное пространство небывалого квартала: – А здесь разве тоже живут люди? Никого не видно.
– Ну, почему?.. – Вскользь ответила Сонька и осмотрелась: – Куда сядем?
– Все равно. Как интересно. Будто сидим на улице.
– На улице и сидим.
– Нет, прямо вот… как будто здесь может проехать машина. А почему так тихо?
– Вечер.
– Здесь совсем другой воздух, – поделился своим наблюдением Жорка.
Она пожала плечами, предположила:
– Кофе пахнет.
– Нет, вообще… – Повел рукой. – Вдали он качается. Улица тает. Тянет весной. Вольным ветром. Там в конце – загадка. Несбыточное. Дорогое.
– Здесь хорошо, – просто сказала Сонька.
– Голова кружится, как будто праздник Весенних выборов суперканцлера Юлия – суперканцлером…
– Не начинай!
…
Кофе в белых небольших чашечках. Коричневая пена. Дымком поднимается пар.
Жорка пробует.
– Ничего так…
– Ничего?
– Да.
– Ты пил такой кофе?
Жорка молчал.
– Ты что?
– А что?
– Нос побелел и щеки.
– Просто так. Скоро уходить.
– Не последний день живем.
Жорка с трудом перевел дыхание и выдохнул, имея в виду что-то свое:
– Да?
Сонька махнула синей с серебром картой перед автоматом. Запустила руку за шторку и извлекала тарелку.
На тарелке лежали два желтых тоста.
– Я ел такие. Мама…
Вырвалось, и он тут же замолчал. Глянул на шлагбаум.
– Что мама? – Легкомысленно взбила Сонька свою желтую челку.
Она ничего не замечала.
Пододвинула к нему тарелку.
– Что мама?
– Ничего. Я не хочу.
– Давай за кампанию. Целый день не ели.
– Пять часов. Я ел в обед. Морковку.
Она засмеялась:
– Какая это еда! Бери…
На зубах у нее похрустывало. Поджаренный хлеб, масло…
Жорка невольно принюхивался. Отворачивал голову.
– Поэт – бог в мире суеты, – сказала она.
– Как это?
И тут же понял – как.
Она все тянула его к небу, от ложных страхов:
– Забей, чувак. На всякое такое… – Покрутила двумя пальцами над головой, точно щекотала это самое небо. – На дребедень.
Он пролетел взглядом по блестевшей стеклами брусчатой улице.
– Просто я не привык.
Взял тост и захрустел еще громче нее.
Они хрустели и хохотали.
Жорка повторял:
– Дребедень…
И они смеялись еще больше.
…
Смех улетел. Мелькнули прекрасные с горящими закатно стеклами дома.
Жорка поднялся над ними, пролетел мимо пальмы и упал на перекресток. На перекрестке стоял Чорный.
– Ну, как там? На полигоне? – Спросил его Жорка.
– Да всего завались. Горы продуктов.
– Я так и думал. А морковка есть?
– Ее больше всего.