Воздух тоже казался другим. Яблоком и крыжовником пахло сильнее. Свет тоже был особый.

Жорка замер, почувствовав это. Спросил:

– А почему здесь шлагбаум? Ведь Дворец Всевластия совсем в другой стороне? Кого охраняют?

Посмотрел на широкую улицу, уходящую вдаль:

– А там что?

Солнце, опускаясь, блестело на брусчатке. По-особому озолачивая все вокруг. Наполняя незнакомым уютом будто бы нездешнюю улицу. Совсем другую. Не то, что их 5-й Просторный Проспект.

Она широкой полосой улетала вдаль. Впереди, почти у самого горизонта клубящаяся зеленая стена парка. По бокам улицы поднимались высокие серые здания. Они были серые, но какие-то теплые, с цветными пятнами, с розовыми колоннами, с кружевными балконами…

Блеск стекол. Тишина. Желтый с красным трамвай не спеша катит мимо. К парку. К другим берегам жизни.

Жорка смотрел на него затаенно. Зачарованно. Так хотелось поехать на этом позвякивающем-побрякивающем старомодном трамвае. С ней. По этой особенной улице. Длинной-предлинной. А там – еще что-то. Несбыточное.

– Там Старый Город, – отвечая на его вопрос, сообщила Сонька.

Он, завороженный, едва выплыл из полусна:

– Зачем все это? Старый Город давно закрыт. Интересно, что там осталось?.. – Вновь окунулся в сказочное пространство небывалого квартала: – А здесь разве тоже живут люди? Никого не видно.

– Ну, почему?.. – Вскользь ответила Сонька и осмотрелась: – Куда сядем?

– Все равно. Как интересно. Будто сидим на улице.

– На улице и сидим.

– Нет, прямо вот… как будто здесь может проехать машина. А почему так тихо?

– Вечер.

– Здесь совсем другой воздух, – поделился своим наблюдением Жорка.

Она пожала плечами, предположила:

– Кофе пахнет.

– Нет, вообще… – Повел рукой. – Вдали он качается. Улица тает. Тянет весной. Вольным ветром. Там в конце – загадка. Несбыточное. Дорогое.

– Здесь хорошо, – просто сказала Сонька.

– Голова кружится, как будто праздник Весенних выборов суперканцлера Юлия – суперканцлером…

– Не начинай!

…

Кофе в белых небольших чашечках. Коричневая пена. Дымком поднимается пар.

Жорка пробует.

– Ничего так…

– Ничего?

– Да.

– Ты пил такой кофе?

Жорка молчал.

– Ты что?

– А что?

– Нос побелел и щеки.

– Просто так. Скоро уходить.

– Не последний день живем.

Жорка с трудом перевел дыхание и выдохнул, имея в виду что-то свое:

– Да?

Сонька махнула синей с серебром картой перед автоматом. Запустила руку за шторку и извлекала тарелку.

На тарелке лежали два желтых тоста.

– Я ел такие. Мама…

Вырвалось, и он тут же замолчал. Глянул на шлагбаум.

– Что мама? – Легкомысленно взбила Сонька свою желтую челку.

Она ничего не замечала.

Пододвинула к нему тарелку.

– Что мама?

– Ничего. Я не хочу.

– Давай за кампанию. Целый день не ели.

– Пять часов. Я ел в обед. Морковку.

Она засмеялась:

– Какая это еда! Бери…

На зубах у нее похрустывало. Поджаренный хлеб, масло…

Жорка невольно принюхивался. Отворачивал голову.

– Поэт – бог в мире суеты, – сказала она.

– Как это?

И тут же понял – как.

Она все тянула его к небу, от ложных страхов:

– Забей, чувак. На всякое такое… – Покрутила двумя пальцами над головой, точно щекотала это самое небо. – На дребедень.

Он пролетел взглядом по блестевшей стеклами брусчатой улице.

– Просто я не привык.

Взял тост и захрустел еще громче нее.

Они хрустели и хохотали.

Жорка повторял:

– Дребедень…

И они смеялись еще больше.

…

Смех улетел. Мелькнули прекрасные с горящими закатно стеклами дома.

Жорка поднялся над ними, пролетел мимо пальмы и упал на перекресток. На перекрестке стоял Чорный.

– Ну, как там? На полигоне? – Спросил его Жорка.

– Да всего завались. Горы продуктов.

– Я так и думал. А морковка есть?

– Ее больше всего.