Через окно ярко светил молодой месяц. Было слышно, как тихо тикают ходики. Я плюхнулся на стул и позвал.

– Выходи давай. Поговорим.

Казалось, моих слов никто не услышал, однако через мгновенье, стоило мне моргнуть, на стуле напротив оказался небольшой мужичок, словно сошедший с фотографий начала двадцатого века. Льняные штаны и рубаха навыпуск, лапти с онучами, жилетка-душегрейка на меху. Классический образ, так сказать. Не такой карикатурный, как показывают в мультиках про домовых, но спутать его с обычным человеком было очень сложно.

– Ну, поздорову, хозяин. – Я кивнул и поставил на стол кружку с молоком и медовый пряник. – Оклемался, значит. Как звать-то?

– Зови Балашкой, – голос у домового оказался низкий, грудной. – Роньше-то я у купца Балашихина жил. А уж потом по дворам пошёл.

– А на заправке как оказался? – Я с умилением смотрел, как мужичок степенно отхлёбывает молоко и заедает пряником. – Сибирские купцы, что ли, были?

– Не, – домовой утёрся рукавом. – В Оренбургской губернии у Афанаса Прокопича подворье было. Да вот пришли лихие люди, Леворюция грять, отдавай богатства, шо у мужиков поворовал. А у самих даже захудалых курей и то нет. Уж я-то всю округу знал. Как есть бандиты. Короче, хозяина маво застрелили, жинку его с дитями со двора погнали, да только она умна была, поклонилась честь по чести, лапоть новый поднесла да сметаны плошку, ну я с ней и отправился.

– Раскулачили, стало быть, – я почесал затылок. – Или как там у купцов было. В общем, понятно, только вроде ссыльных дальше увозили.

– Дык когда енто было-то, – вздохнул домовой, – померла и хозяюшка моя, и дети ея, и даже внуки. Но плохого не скажу, все честь по чести привечали, и миска молока или сливок у меня всегда была. А вот правнук да… бестолочь. Хватка-то у него есть, в прадеда пошёл. Тот, бывало, на северах дажно снег экскимосам продать мох. И этот так же. Торовитый, а бестолковый. На заправку енту меня его матушка привезла, как положено. А он расторговался, новые хоромы отгрохал, сам ушёл, а меня бросил. Говорит, суеверие я, и вы, богоборцы, шарлатаны да жульё, так и норовите честной народ обобрать. А где он честной-то?! Сам и обсчитывал, и обвешивал, и воровал. Тьху, а не хозяин! Сам бы ушёл, но не положено нам.

– Ну, я так и думал. – Меня грело, что я сам, без подсказок, угадал, что именно произошло на заправке, и решил проблему. – Коляду-то как пережил?

– Ох-хо-хонюшки мои, – завздыхал мужичок. – Еле отбился. Хорошо, в силе ещё был. Но если бы до Комоедицы просидел, всё, обернулся бы кикиморой али ещё кем похужее. И так, когда лесные-то полезли, едва удержался, вона даже облик потерял.

– Сейчас-то как? – задал я наконец самый животрепещущий вопрос, который терзал меня всё это время. – Удержишься или…

– За семью переживаешь, вой? – прищурился домовой, но не ехидно, а понимающе. – Не боись. До Комоедицы в силу войду, а тама, как положено, на хозяйство взойду. Чай, опыт есть.

– Ну смотри, – я уставился в глаза духу, – пугать тебя не буду, но, если что, не обессудь. За родных я кому угодно голову оторву.

– Вижу, – кивнул мужичок. – Сила в тебе огромная, ты дажеть сам не знаешь, где край ея. Но за то, что сгинуть не дал, служить буду по совести. Повидал я вашего брата, редко кто ради нечисти станет утруждаться. Вам же проще жахнуть, и всё. А там хоть трава не расти.

– Я не такой, – поднялся на ноги я, – жахнуть могу, это да, но если людям угрожать не будешь, то и я со всем уважением. Так своим и передай. Всё равно же служек набирать будешь.

– А как же, – огладил белую бороду домовёнок. – Чай не пацан, самому по двору да овину шнырять. Дворню наберу честь по чести. И ответ за них держать буду.