– Витя! Сначала надо выпить по сто грамм, а потом будем разбираться во всем по порядку.

Чем больше он пьянел, тем легче соглашался с ее доводами. После двух, трех чрезмерных возлияний очередной приступ его ревности затихал, папа Витя устало возражал ей, потом совсем успокаивался и снова шел отдыхать в сопровождении своей заботливой жены. Мама нежно гладила его руку, сидя на стуле возле кровати до тех пор, пока он не засыпал. Затем она снимала длинное мусульманское платье, надевала на голое тело красивый коротенький халатик, распускала пышные волосы и снова выходила на свою любовную охоту.

Я спрашивала ее в минуту откровенности:

– Мама! Почему ты не скажешь папе Вите, чтобы он перестал так безобразно пить?

– Дочка! Я мусульманская жена и не могу указывать своему мужу. Если сделаю ему замечание, то он может выгнать меня отсюда. И куда мы с тобой тогда пойдем? Задумайся об этом.

Друг нашей семьи Фима тоже знал про мамины близкие отношения с охотниками, но никогда не комментировал их, проявляя интеллигентскую тактичность. Он как-то мягко сторонился ее по этой очень существенной причине. По крайней мере в моем присутствии они ничем не проявляли и не возобновляли свою давнишнюю интимную связь. Фима из-за чувства своей вины перед ней, а мама из обиды за несостоявшуюся артистическую карьеру.

Мама обоснованно считала себя очень красивой светской дамой, достойно одевалась и горько сожалела, что ей не удалось закрепиться в городе, где она мечтала стать известной звездой сцены. Была очень высокого мнения о своих художественных способностях и без ложной скромности называла себя:

– Я актриса без театра.

Поэтому здесь в лесной глуши она как бы наверстывала упущенные творческие возможности, а я ради интереса собирала ее отдельные сексуальные эпизоды и постепенно монтировала полноценный видеофильм с озвучкой. Он уже почти достиг такой же стандартной длительности, как и все другие подобные импортные фильмы. Мы с ней вдвоем внимательно просматривали снятые кадры, обсуждали и отбирали самые откровенные, а слабые удаляли.

В процессе совокупления она незаметно для партнера смотрела в объектив камеры, меняла выражение лица с очень удивленного до чрезмерно восхищенного, с улыбкой задирала кверху свои хорошие ножки, заламывала руки и художественно стонала в микрофон, который был установлен в люстре над кроватью. Иногда мама игриво говорила особо симпатичному кавалеру:

– Я люблю все делать красиво. Давай-ка начнем еще раз с самого начала!

Они отстранялись друг от друга и повторяли начало своего общения как самые настоящие артисты с признаниями в любви, картинными объятиями и стонами, медленным проникновением в ее воронку наслаждения вначале и бешеной долбежкой этой норы в конце. Второй раз остановить мужчину было практически невозможно, и вырваться он не давал. Сильно напрягаясь и тяжело дыша, он доходил до приятного финиша, а мама обычно как артистка художественно имитировала оргазм, но порой она тоже чувствовала натуральный экстаз, если мужик задевал у нее какие-то внутренние струны чувствительного женского организма.

Я следила за действиями мамы, невольно подражала и даже втайне репетировала перед зеркалом ее сексуальные позы, но сама старалась особо не попадаться охотникам на глаза, а мама всегда обманывала их, чтобы сразу же отшить:

– Ей только что исполнилось пятнадцать лет. Тебе, уважаемый, даже думать об этом нечего.

Мой друг

Работать в лесу мне здорово помогал мой школьный товарищ, одноклассник и лучший друг Наиль. Симпатичный, по характеру серьезный, чуть выше среднего роста крепкий такой парень. Волосы у него темные, но не черные, а лицо смуглое, но европейского типа. Одевался в полувоенную форму. Имел пристрастие к технике. Свой мотоцикл он изучил досконально, неоднократно разбирая и снова собирая его буквально в течение одного дня. Мы постоянно ездили на нем в районную среднюю школу и обратно. Зимой он заводил снегоход моего папы Вити, на котором мы добирались до райцентра еще быстрее, потому что гоняли на нем напрямик, не разбирая дороги, а обратно мчались по своим собственным следам.