Коко кивнула и снова вскинула подбородок. Тяжело вздохнув, она закрыла глаза.

– Хорошо.

Я уставился на Коко. Хотя со дня Маскарада Черепов она не плакала, глаза у нее были все время опухшие. На щеках остались следы сурьмы. И слез.

– Ты… – Слова застряли у меня в горле. Откашлявшись, я сказал: – Там есть ванна, если тебе нужно помыться.

В ответ Коко рукой сжала большой палец, словно все еще чувствовала кровь Анселя на своих ладонях. Она отмыла их в ту ночь в Долёре. Сожгла одежду в трактире «Левиафан», где все пошло наперекосяк.

– Как же я устала, – наконец произнесла она.

Знакомое чувство горечи обожгло мне горло. Чересчур знакомое.

– Если тебе нужно выговориться…

Коко не открыла глаза.

– Мы с тобой не друзья.

– Еще как друзья.

Коко не отозвалась, и я отвернулся, стараясь не хмуриться. Ладно. Она не хотела разговаривать об этом. Я тоже не горел желанием. Скрестив руки на груди, я приготовился к долгой безмолвной ночи, но тут перед глазами всплыл яростный взгляд Анселя. Его яростная уверенность.

«Лу мой друг», – однажды сказал он мне.

Ансель был готов пойти за ней в Шато ле Блан еще раньше меня. Хранил ее тайны. Взял на себя ее ношу.

Чувство вины пронзило меня. Острое и резкое.

Нравится это Коко или нет, но мы с ней все же были друзьями.

Чувствуя себя дураком, я с трудом заговорил:

– Я просто хочу сказать, что пережить смерть Архиепископа мне помог разговор об этом. О нем. Так что… – Я напряженно пожал плечами. Шея у меня горела. В глазах защипало. – Если тебе нужно… поговорить об этом… можешь поговорить со мной.

Вот теперь-то Коко открыла глаза.

– Архиепископ был больной на голову тварью, Рид. Сравнивать его с Анселем просто мерзко.

– Да, но… – Я выразительно на нее посмотрел. – Сердцу не прикажешь, кого любить, а кого нет.

Коко поспешно опустила взгляд. К моему стыду, губы у нее задрожали.

– Сама знаю.

– Правда?

– Конечно, правда, – ответила Коко, и в ее голосе послышалась нотка прежней колкости. В глазах вспыхнул огонек. – Я знаю, что моей вины здесь нет. Ансель любил меня, и… хотя я не любила его так же, это не значит, что я любила его меньше. Уж точно я любила его больше тебя. – Хотя она говорила уверенно, на последнем слове ее голос дрогнул. – Так что возьми свои советы, снисхождение и жалость и засунь их себе в задницу.

Я не стал возражать, не желая ссориться. Пускай ругается. Я это выдержу.

Коко поднялась на ноги и ткнула в меня пальцем.

– Я не буду просто сидеть и слушать, как ты тут осуждаешь меня за то… за то… – Ее грудь вздымалась от прерывистого дыхания. По щеке скатилась одинокая слеза. Когда она упала на снег и зашипела, Коко обмякла. – За то, что я не в силах изменить, – договорила она так тихо, что я едва расслышал.

Медленно и неуклюже я поднялся и встал рядом с ней.

– Я не осуждаю тебя, Коко. И не жалею. – Она фыркнула, и я покачал головой. – Правда. Ансель был и моим другом. Ты не виновата в его смерти.

– Той ночью умер не только Ансель.

Мы посмотрели на тонкую струйку дыма, вздымавшуюся от ее слезы. Потом на небо.

Тяжелый дым, темный и зловещий, скрывал заходящее солнце. Но здесь его быть не должно. Мы уже много дней провели в дороге. Небо здесь, вдали от Цезарина – где дым поднимался от туннелей, собора, подземелий, замка, кладбищ, трактиров и переулков, – должно быть чистым. Но пламя, полыхавшее под столицей, не было обычным. Оно было черным, неестественным и неугасаемым, словно зародилось в недрах самого Ада.

Огонь Коко.

Огонь, дым которого сумел окутать все королевство.

Он горел жарче обычного пламени, пожирая туннели и несчастные души, запертые в них. Хуже того, по словам того рыбака, что пытался нас поймать и чей