Мы были Делейни, и мы давали банкет.

– Интересно, их брак был действительно удачным? – сказала Мария.

– Чей брак?

– Папы и Мамы.

Найэл подошел к окну и стал задергивать портьеры. Тайна отлетела от сада, в окутавшей его тьме уже не было ничего загадочного. Наступил вечер, шел сильный дождь.

– Они ушли, и ушли навсегда. Забудем о них, – сказал Найэл.

Он прошел через комнату и зажег лампу рядом с роялем.

– И это говоришь ты? – спросила Селия, поднимая очки на лоб. – Ты гораздо больше думаешь о прошлом, чем Мария или я.

– Тем больше причин, чтобы забыть, – сказал Найэл и начал наигрывать на рояле ни мелодию, ни песню, а нечто без начала и без конца. Рояль не смолкал, издавая звуки, похожие на те, что порой доносятся из комнаты наверху, где незнакомый сосед мурлычет себе под нос нечто нечленораздельное.

– Конечно, их брак был удачным, – сказала Селия. – Папа обожал Маму.

– Обожать еще не значит быть счастливым, – сказала Мария.

– Обычно это означает обратное, то есть быть несчастным, – сказал Найэл.

Селия пожала плечами и вновь принялась штопать детские носки.

– Как бы то ни было, после ее смерти Папа стал совсем другим, – сказала она.

– Как и все мы, – отозвался Найэл. – Давайте сменим тему.

Мария сидела на диване, поджав ноги по-турецки, и смотрела в огонь.

– А зачем нам менять тему? – спросила она. – Я знаю, для тебя это было ужасно, но и нам с Селией было не легче. Пусть она не была моей матерью, но другой я не знала, и я любила ее. Кроме того, нам полезно заглянуть в прошлое. Оно многое объясняет.

Мария, одиноко сидевшая на диване, поджав под себя ноги, с растрепанными волосами, вдруг показалась покинутой и несчастной. Найэл рассмеялся.

– И что же оно объясняет? – спросил он.

– Я понимаю, что Мария имеет в виду, – перебила Селия. – Оно заставляет пристальнее взглянуть на собственную жизнь, а, видит бог, после того, что сказал о нас Чарльз, нам самое время это сделать.

– Вздор, – сказал Найэл. – Досужие размышления – был ли брак Папы и Мамы удачным – не помогут нам решить, почему Мария вдруг потерпела фиаско.

– Кто говорит, что я потерпела фиаско? – сказала Мария.

– Вот уж час, как ты сидишь и намекаешь на это, – сказал Найэл.

– Ах, только не пускайтесь в пререкания, – утомленно проговорила Селия. – Никак не могу решить, что меня больше раздражает: когда вы сходитесь во мнениях или когда расходитесь. Если тебе так надо играть, Найэл, играй по-настоящему. Я не выношу, когда ты без толку барабанишь по клавишам, всегда не выносила.

– Если это тебя так раздражает, я совсем не буду играть, – сказал Найэл.

– О, продолжай, не обращай на нее внимания, – сказала Мария. – Ты же знаешь, что мне это нравится. Помогает думать. – Она снова легла и заложила руки за голову. – Что вы на самом деле помните о летних каникулах в Бретани?

Найэл не ответил, но его игра превратилась в сплошной набор резких, неприятных диссонансов.

– В то лето часто гремел гром, – сказала Селия, – как никогда часто. И я научилась плавать. Папа учил меня с поразительным терпением. В купальном костюме он выглядел не лучшим образом, бедняжка, он был слишком большой.

Но конечно же, думала она, единственное, что мы по-настоящему помним, это кульминация.

– Я играл на песке в крикет с этими ужасными мальчишками из отеля, – неожиданно сказал Найэл. – У них был тяжелый мяч, и мне это очень не нравилось. Но я решил, что все же лучше попрактиковаться перед тем, как в сентябре идти в школу. В прыжках я был гораздо сильнее. В прыжках я разбил их наголову.

Боже мой, к чему Мария клонит, вороша прошлое? Что это может дать, какая от этого польза?